Бямбын Ринчен - Заря над степью

— Мама, ты где была и почему у тебя такое лицо?

— Я ездила к твоему старшему брату. Он теперь бурханом стал.

— Папа в канцелярию уехал и бурхаиом стал. Старший брат — в монастыре тоже стал бурхаиом. Мама, никуда не езди больше, а то ты уедешь куда-нибудь, станешь бурханом, как же я один дома буду? Я не люблю, когда люди становятся бурханами. Я маму свою люблю.

Ширчин, сочувствуя горю женщины, растроганный наивным участием малыша, сказал Тансаг:

— Мы с Цэрэн были бы очень рады, если бы вы перекочевали к нам. Для через два-три я возьму верблюдов и приеду за вами.

— Как вы добры к нам, несчастным, обиженным судьбой. Если мы не будем вас стеснять, я с радостью перекочую к вам.

— О чем вы говорите? Значит, готовьтесь!

На полпути к дому Ширчин встретился со стариком, Хэрийн Бором. Старый холостяк ехал на большом белом верблюде. Через верблюда по всем правилам была перекинута туша антилопы-самца с длинными рогами и как попало брошена лиса. Старик выглядел воинственно с палашом в металлических ножнах у пояса, с японским ружьем, свисавшим дулом вниз.

Обменявшись с Ширчином приветствиями, старик заговорил с прибаутками:

— В простой юрте своей совершил жертвоприношение обладательнице духа очага, и вот явилась мне милость с севера — верблюд из страны Черных Токмаков, скорострельное ружье и острый-преострый нож из страны Железных гор. Освящал я свое седло, и вот, видишь, едет твой старик с доброй добычей — с антилопой рогатой да с лисой востроухой. К ничтожному твоему старшему брату, всю жизнь ходившему пешком, удача повернулась лицом. В конце первого месяца весны сражался я с гаминами, и достались мне тогда это ружье, палаш и верблюд, на котором я езжу теперь, да еще доха, которой я теперь укрываюсь. А старое кремневое ружье, что отливал непальский мастер да шлифовал олетский мастер, повесил отдыхать на стену. — Старик показал на антилопу и лису — сегодняшнюю добычу ружья.

— Ну а ты что видел, что слышал новенького? — спросил старик у Ширчина. Ширчин решил о самых радостных новостях рассказать в конце, а пока рассказал о том, что ездил в хошунный монастырь, выменял у китайца на лисьи шкурки чай и муку, поведал о том, что у бедняжки Тансаг волк сына растерзал.

— Вот оно как… Я отдам им эту антилопу. Меня ведь никто не ждет в моем убогом жилище. Поеду-ка к этим несчастным сиротам, поживу там, пока ты за ними не приедешь. Как-никак, а все-таки будет опора. Говорят, подкорми изнуренную клячу — добрым конем станет, помоги сироте — человеком станет. Десять тысяч раз верно твое решение помочь семье Тансаг, несчастным сиротам. И я поселюсь где-нибудь с краю около вас. Ты дай мне верблюда — старую юрту свою перевезти. Кочевать вместе легче, чем поодиночке. Чем по отдельности каждому бедовать в степи, лучше трем семьям объединиться. И я буду присматривать за скотом. Будем помогать друг другу. Не так ли?

— Согласен. Сначала перевезу семью Тансаг, а потом тебя, — ответил Ширчин. Вот тут он и рассказал о самой радостной новости — о создании Временного народного правительства и прочитал старику манифест.

— Ну, Ширчин, порадовал ты меня! Недаром с утра у меня дергалось веко. Думал, к удачной охоте примета, оказывается, вот что это предвещало — радостную весть. Прочитай-ка ты мне еще раз эту замечательную бумагу. Я внимательно послушаю, запомню да расскажу о ней всем соседям-братьям.

Ширчин снова медленно и отчетливо прочел манифест. Потом поделился услышанными от жителей хошунного монастыря сведениями о том, что приезжал Джамсаранджаб-тайджи набирать солдат в армию Барона, который намеревается двинуться с боями на север против России и против монгольского народного Временного правительства.

— Говорят, пока будут брать в эту армию только добровольцев. Ходят слухи: в месяц им семьдесят юаней жалованья будут платить. Но желающих что-то нет. А как станет известно о манифесте народного правительства, то и палкой никого не загонишь в армию Барона.

— Получается, наш Лха-бээс, узнав о манифесте, не отважился объявить мобилизацию в армию Барона. Хитер старик! Но он сделал это не потому, что собирается признать народное правительство. Что для наших нойонов правда и справедливость? Он опасается, что правительство поддержит народ. Кабы не это, Лха мобилизовал бы всех в армию Барона — и лам и женщин. Да, нужно во все айлы сообщить новость, пусть все узнают о создании нашего народного правительства, чтобы Джамсаранджаб не смог найти ни одного добровольца в армию Барона. Люди хотят мира и счастья. Прежде всего покажи этот манифест старику Лузану. Он поможет и подскажет, как распространить его. Да, действительно, прекрасные это слова: собрать на Великий Хуралдан страны представителей народа.

Монголия должна стать государством, которым будет управлять народ. Эти слова для меня дороже солнца, краше жемчуга. Помнишь, в прошлом году, охотясь осенью на тарбаганов, мы говорили: когда же у нас будет свое правительство? Вот и дожили мы с тобой. Как говорится в старых сказках, плохим временам — конец, добрым временам — начало.

Ширчин рысил к дому, волоча за собой длинный укрюк [155] Укрюк — длинный шест с петлей на конце, которым ловят коней в табуне. . В лицо хлестал упругий холодный ветер.

"Дома сейчас тепло, хорошо. У Цэрэн всегда наготове горячий чай, она ведь ни минуты не посидит без дела, — думал Ширчин. — А наш старик, этот второй сын Вана, вернулся с овцами с пастбища и сейчас, верно, греется у огня, а потом будет пить чай. Тесновато у нас стало, пол-юрты заняли ягнята. Пришлось для них еще маленькую юрту поставить. Теперь окот подходит к концу. Еще штук десять овец и коз должны окотиться. Горячая была пора, всем досталось, зато старались не напрасно — все ягнята и козлята крепкие, здоровые. Удачный год — скот в тело, травы на пастбище хватает".

Перевалив через пригорок, Ширчин издали увидел, что к его юрте мчатся два всадника. Один — в военной форме, с коротким кавалерийским ружьем через плечо.

"Военный? Посыльный в сопровождении уртонщика? Почему же они свернули с улясутайской дороги и едут к моей юрте? Проводят мобилизацию в армию Барона? Или, может, новые подати на военные нужды собирают?"

Пока Ширчин пытался разглядеть всадников, то подъехали к его дому. Кто-то вышел из юрты, чтобы придержать собаку. Кажется, Цэрэн. "Значит, старика Вана нет", — подумал Ширчин и, хлестнув коня, во весь опор поскакал к дому. В юрте слышался чей-то сиплый сердитый голос.

Быстро привязав копя, Ширчин вошел в юрту. Цэрэн сидела на восточной стороне у очага, в страхе прижимая к себе Тумэра. В северной половине, скрестив поги, расположился рябой офицер со шрамом на левой щеке. Рядом с ним сидел Дуйнхар, тоже скрестив ноги так, что колени доставали до ушей. Увидев Ширчина, он надменно процедил: