Бямбын Ринчен - Заря над степью

— По древнему обычаю, которому следуют и хан и простолюдин, чужестранец, если он пришел сюда и доверил жизнь огню очага, который почитали предки, наследовали внуки, если он вкусил пищу предков — ту, что сделана из молока, я мать — хранительница очага — беру под защиту жизнь этого человека.

— Да сбудется благопожелание твон, — воскликнул старый воин Ендон, как только старая женщина кончила обряд, и грозно добавил: — Пока живы мы — твои братья, мы не позволим осквернить очаг твоих потомков.

Рябой офицер заметно смутился и переменил позу. Теперь он сидел, поджав под себя левую ногу, а правую поставил на ступню, согнув в колено, что означало: он уважает хозяев и готов последовать обычаю и защитить очаг этого дома. По обычаю монголов, если гость сидит ближе к западной половине юрты, то он ставит согнутую в колено левую ногу, если же он сидит в восточной половине, — правую.

— Есть указ богдо и строгий приказ Барона, который запрещает китайцу жить с монголом под одной крышей. Мы не будем убивать этого китайца, только доставим своему нойону, — пробормотал рябой.

— А не вышел ли приказ, запрещающий носить одежду из шелка и тканей, сделанных китайцами, запрещающий пользоваться для приготовления пищи их котлами? Может, мы должны ходить голыми, как антилопы, и есть сырое мясо, как звери? Поезжай к своему нойону и скажи, что этого человека взяла под защиту старая мать, вырастившая не только сыновей, но и внуков.

Рябой офицер молча встал и вышел. За ним, словно побитый, поджавший хвост щенок, последовал Дуйнхар. Старик Ван упал на колени перед Восточной бабушкой.

— Подымись, встань! Старый человек, негоже тебе стоять на коленях передо мной. Если мы, простые люди, не поможем друг другу, кто же нам тогда поможет? Пока ты в этой юрте, я сумею защитить твою жизнь, но в открытой степи будь осторожен. Плохие люди могут подстеречь тебя. — Не успела она проговорить это, как в юрту вошел смуглый краснощекий мальчик и, подойдя к сидевшему в западной половине Ширчину, шепотом сказал:

— Ширчин-гуай, этот сердитый посланник зовет вас. Дуйнхар-гуай посоветовал ему взять вас к начальнику.

— От плохого человека — только плохое, от обгорелого дерева — сажа. Ишь, успокоиться не могут. Будь осторожен, Ширчин. На, свези начальнику молока. Он не посмеет на молоко ответить кровью. — Старуха подала ему кожаный бурдюк. — И пусть черные намерения этих людей станут белыми, как молоко.

По дороге рябой офицер и Дуйнхар ни единым словом не обмолвились с Ширчином. Подъехав к старым палаткам, окружавшим военные казармы, офицер в одной из них оставил Ширчина, а сам вдвоем с Дуйнхаром пошел на доклад к Джамсаранджабу. Его юрта, согласно обычаю, стояла в центре круга палаток, большая, с красным верхом, со знаменем у дверей. Старый солдат, гревший чай у входа в палатку, где оставили Ширчина, рассказал, что они остановились здесь на отдых по дороге в Улясутай.

— Ты не молоко ли везешь? Может, дашь немного — чай забелить, — попросил старик. — Как это тебя угораздило с нашим полусотником столкнуться? Зверь, совсем на человека не похож. Солдаты прозвали его чудовищем-тайджи. Они с Джамсаранджабом один другого стоят, моментально спелись. Однако тебе повезло: Максарджаб приехал.

Ширчин, услышав имя командующего, с которым вместе воевал, очень обрадовался и хотел было расспросить о нем старого солдата, но тут в палатку вошел молодой, солдат.

— Кто Ширчин? Нойон тебя вызывает.

Подхватив бурдюк с молоком, Ширчин двинулся за солдатом к юрте нойона.

На самом почетном месте сидел Максарджаб, пониже — Джамсаранджаб, он очень постарел, обрюзг. Он угодливо заглядывал в лицо Максарджабу, но на приветственный поклон Ширчина, против обычая, не сказал ни единого слова и, нахмурив брови, холодно спросил:

— Негодный раб, как ты смеешь укрывать у себя гамина?

— Постойте, — остановил его Максарджаб. — Кажется, это мой бывший солдат. Ты служил у меня?

— Да. Начиная со дней штурма Кобдо. А потом на юге, — ответил Ширчин.

— Что за гамин у тебя скрывается? Мне сказали, что ты скрываешь у себя врага. Я хочу знать истину, хочу услышать всю эту историю из твоих уст. Выслушаем его? — обратился он к Джамсаранджабу.

— Я совершенно с вами согласен, — поспешно ответил тот.

— Тогда расскажи подробно обо всей этой истории, чтобы все наконец стало ясно.

Ширчин, ничего не скрывая, рассказал обо всем, что случилось со вторым сыном Вана. Максарджаб время от времени хмурился и смотрел на сидевших у двери полу сотника и Дуйнхара. Ширчин закончил свой рассказ.

— Так, теперь мне все ясно. На поле битвы я не щадил врага. Но на безоружных, ни в чем не повинных людей руку не поднимал. Ширчин, тебе и Восточной бабушке за спасение невинного человека — моя благодарность. Передай ей от меня этот хадак. — И он вытащил из-за пазухи длинный хадак.

Ширчин почтительно принял из рук своего бывшего командира хадак.

— Возьми и от меня хадак, передай старушке, — заискивающе улыбаясь Максарджабу, Джамсаранджаб передал Ширчину еще один хадак.

Полусотник и Дуйнхар, видя, как повернулось дело, сидели ни живы ни мертвы от страха.

Ширчин совсем осмелел и преподнес Максарджабу бурдюк с молоком.

— Этот кожаный бурдюк с молоком наша Восточная бабушка послала вам.

— Ну и старуха, ей бы министром быть. — Максарджаб засмеялся. — Решила молоком тебя от бандзы защитить. Что ж, прими молоко, — кивнул он адъютанту. И так как не положено посуду пустой возвращать, наполни ее сладостями, — распорядился Максарджаб. — Ты, Ширчин, теперь отвечаешь за жизнь старика. Если с ним что-нибудь случится, ты будешь ответ держать. Много в вашем сомоне простых мирных китайцев?

— Всего пять человек. Добывают чашку еды своим горбом.

— Значит, за жизнь и имущество этих пятерых ты теперь в ответе. — Максарджаб, заметив изумление на лице Ширчина, улыбнулся. — Мы выдадим тебе охранную бумагу с печатью нашего военного ведомства. Согласно этому документу, все — военные и гражданские — чиновники, без различия званий, должны оказывать тебе содействие. Понял?