Бямбын Ринчен - Заря над степью

Мать-богиня была вне себя от ярости.

— Раньше вы смотрели в рот чиновнику царской белой кости, а теперь радуетесь, что стали рабом своего раба, рабом черной кости, простолюдина? Если бы вы не приняли предложенного вам договора, если бы не подписали его, что бы они могли сделать? Разве ваши многочисленные ученики допустили бы, чтобы вы подчинились воле этих деятелей из Народной партии? Если бы то были чужеземные военные правители или гаминовский командующий, тогда другое дело. Понятно, когда чужеземцы после захвата страны ограничивают в правах главу государства, заключают его в тюрьму. Но как воспримут десять тысяч верующих то, что народная армия Монголии, подобно гаминам, ущемляет права главы государства? Духовенство и знать, все ученики из народа видят в вас освободителя от чужеземного ига, главу религии и государства, владыку своего — богдо, учителя многих, высшего из высших, воплощение Очирдары. И ничего они с вами не смогли бы сделать, ведь у них всего лишь несколько сотен солдат. Ведь даже ваши солдаты поют:

Хан вздохнул, помолчал немного, потом ответил:

— Подписывая клятвенный договор, объявляющий меня монархом с ограниченными правами, я считал, что делаю это в интересах множества моих учеников, в интересах народа. А сейчас я размышляю над твоими словами… Да, кое-что можно было бы сказать в дополнение к договору, кое-что изменить.

— Так ведь еще не поздно!

— Да. Наверное, и сейчас еще не поздно. "Сначала провинишься, потом раскаиваешься" — десять тысяч раз верные слова. И я раскаиваюсь в том, что, когда был богдо-ханом — высшим из высших, — когда владел сердцами своих учеников, не заботился об образовании народа. Если бы я издавал послания, где говорилось бы: "Тот, кто мой истинный ученик, пусть усердно изучает грамоту! Сделай детей своих грамотными! Помогай ученым, которые трудятся во имя государства и народа! Посылай детей своих учиться в высшую школу развитых иностранных государств!" — мои ученики постарались бы все это исполнить. Я не сумел сделать так, чтобы в моем государстве появились образованные люди, к которым с уважением относились бы в других странах. Не было у меня министра, который подсказал бы мне ото. А может, и был какой, да остался непримеченным. Когда обсуждался клятвенный договор, до меня наконец дошло, как важно то, что Сухэ-Батор заботится о развитии наук в стране, об образовании народа. Вот почему я одобрил и подписал этот договор. Ныне, слушая твои упреки, я понял, что упустил еще одну вещь. Полагаю, если бы пришлось внести еще одно изменение в договор, не нашлось бы такой инстанции, которая запретила бы его!

Мать-богиня, ловившая мысль с полуслова, обрадовалась.

— Значит, еще не поздно!

— Да, еще не поздно! Сын простого арата Сухэ-Батор заботится о своей стране, усердствует, не щадя себя. А что делаю я, обладающий званием хана? Я только сейчас по-настоящему узнал, как отстала Монголия от многих современных стран в результате пагубной политики маньчжуров и китайцев. Я понял, что сделался отсталым правителем отсталой страны, обыкновенным слугой чужеземцев. Ученые, образованные ламы называли меня пьяницей из-за моего пристрастия к вину. И не было рядом человека, который поправил бы меня. Наоборот, было множество тех, кто уводил в сторону. Правы те, кто дурно говорит обо мне. Правда и то, что не хватило у меня ни ума, ни сил вытащить страну из болота отсталости. Правда и то, что приближенные, вместо того чтобы заботиться о стране, думали только об одном — о чинах и должностях для себя. А Сухэ-Батор — человек острого ума. Он правильно сделал, что ограничил такого хана в государственных правах. Прав! Десять тысяч раз прав! Я вот все думал над этим, пока ты меня бранила, и понял, что поскольку по клятвенному договору мне пожаловано одно лишь звание хана и так как я есть всего лишь Восьмое перевоплощение Джавдзандамбы, то мне следовало бы и яшмовую печать главы государства передать народной власти. А самому, следуя уставу ламы, учению Дзонхавы, удалиться в пещеру в горах и там замаливать все свои грехи. Не подумал я, что мне следовало бы отдать народному правительству вместе с печатью и свое звание хана. Только теперь, после твоих речей, я прозрел! Как ото я раньше не додумался до этого! Да, да! Молиться за свое государство! Стать отшельником, удалиться в обитель на Богдо-уле [160] Богдо-ула — священная гора, у подножия которой расположена столица Монголии. , уйти в молитвы и созерцание! Вот в чем мое раскаяние! — кричал богдо перепуганной ханше, которая старалась, как только могла, задобрить мужа.

— Простите меня! Успокойтесь, пожалуйста. Зачем вы так говорите? Простите меня, неразумную!

Тут послышался звон бронзовых колокольчиков. Увешанный колокольчиками по всему дэлу, в зал вбежал шут. Мать-покровительница схватила со стола будильник и швырнула его в шута.

— Прочь!

От сотрясения будильник зазвенел. Шут вскрикнул от удара, подхватил часы и выбежал. Звон колокольчиков постепенно удалялся.

Богдо и его супруга сидели молча, каждый думал о своем. В золотых лампадах потрескивало масло. Мерцал, как лепесток лотоса, огонек, он отбрасывал трепещущие тени на лица богдо и его супруги.

Высший из высших думал о том, как стал он верой и надеждой многих, как его ученики — монголы — с благоговением верили, что, взойдя на престол, он все исполнит на своем пути, и сейчас еще много таких, кто верит в него. Сейчас, оглянувшись на пройденный путь, видишь, как они заблуждались.

"Меня сделали богдо-ханом, но был я всего лишь игрушкой в чужих руках. Что знаю я? Несколько книг. Что сочинил? Несколько молитв. Да и те заучивают простые послушники в маленьких монастырях. Ученые ламы Гандана, безусловно, считают меня необразованным. И в самом деле, не смешно ли? Глава государства не ведал, где и какие страны существуют в мире. — Богдо вздохнул. — Множество моих учеников верят в меня, вручают мне свою жизнь, молятся на меня. Кому я, получивший звание хана, вручу свою Монголию, самого себя? Монголия была до меня, будет и после меня. С моим именем Восьмого Джавдзандамбы связывают отделение Монголии от черных китайцев. Кое в чем я способствовал этому. Ну а теперь о том, что будет со страной дальше, пусть заботится народное правительство. Ничего об этом не знал раньше и теперь знать не буду…" — Богдо посмотрел на супругу. Тоже думает о чем-то.

Старая Того ездила в монастырь заказать службу в память о муже, погибшем в метель на пастбище, где он пас овец Ламын-гэгэна. Встревоженная разными новостями, услышанными от казначея монастыря, она заехала к старому чабану Чамбаю посоветоваться.