Бямбын Ринчен - Заря над степью

Кровь! Да разве и так не сосут ее из нас каплю за каплей? А ради чего? Чтобы росли монастырские стада, чтобы все больше жирел ненасытный казначей! А ведь еще и людям приходится помогать. Вот сегодня и без того усталый Лубсан поехал к соседу Цэдэву. Его жена тяжело больна, и ему одному не справиться с большим монастырским стадом. А случись у него что-нибудь со скотом, пропади хоть одна овца — бессердечный казначеи может отнять у него стадо и выгнать его на все четыре стороны, как он выгнал старуху Долгор, когда у нее погибло несколько ягнят. Если уж мы друг другу не поможем, так кто же поможет нам?

В последнее время казначей стал говорить, что во всех страданиях бедняков виноваты маньчжурские чиновники да китайские торговцы. Стоит, мол, изгнать жадных маньчжуров и китайцев, и народ заживет хорошо, все долги скотоводов китайским фирмам будут списаны. "Уж больно разливается, точно соловей. Не верится что-то. Разве позволят батракам хоть пальцем тронуть имущество китайцев? А монастыри тоже им не уступают, в кабале держат хошун. Всем известно, что и сам казначей состоит в компании с китайскими торговцами, что он им закадычный друг. А там — кто знает, — может быть, и верно, что скоро жизнь станет легче? Дай-то бог!" — думала Того.

В людях жила неистребимая надежда на лучшую жизнь. А пока? Пока с каждым днем становилось все тяжелее; власти точно обезумели. Они придумывали все новые и новые налоги, которые аратам уже не под силу было платить.

Маньчжуры, словно чувствуя приближение часа своего падения, настойчиво стремились удержать Монголию. Для этого оккупационные войска, размещенные в Северной Халхе, спешно получали из-за Великой стены [115] Великая стена — Великая Китайская стена. самое современное вооружение, туда посылались лучшие офицерские кадры, вышколенные в офицерских училищах Японии.

В конце осени года Белой свиньи брат Ширчина уехал на осеннее пастбище, расположенное в долине Хултгэнэ. Однажды, когда Ширчин пас овец в степи, он увидел длинный караваи верблюдов. На первом верблюде сидела жена дзанги Сонома. Ширчин смутился: он был так плохо одет! Но караван быстро приближался, и Ширчин скоро оказался с женой дзанги лицом к лицу. Но без удивления поглядывала она на рваную одежду и дырявые гутулы Ширчина. Она участливо расспросила Ширчина о его жизни, достала из войлочного мешка конфеты, финики и другие сладости и протянула их юноше. Ширчин без утайки рассказал, как плохо живется ему у брата.

— Так возвращайся к нам! — предложила женщина. — Дзанги будет рад тебе. А уж о Цэрэн и говорить и нечего. После твоего отъезда она так скучала, будто с родным братом рассталась. До сих пор не может забыть тебя. Если вернешься, я сошью тебе все новое: и обувь, и одежду. А в Урге, говорят, сейчас беспокойно, — переменила она тему. — Маньчжурский амбань Сандо строит военные казармы, проводит телефон. Но говорят, что недолго придется ему пользоваться этим телефоном. — По приказу амбаня на большой китайской площади повесили на столбах керосиновые фонари, — рассказывала жена дзанги. — Свету от них чуть, а вони хоть отбавляй, лошади и верблюды шарахаются от этих фонарей. А жители возненавидели эти фонари, поразбивали их камнями. И песенку сочинили, что скоро с проклятым Сандо так же разделаются. По всей Урге идут разговоры, что и маньчжуров, и китайских чиновников, и торговцев скоро прогонят. На рынках ламы открыто говорят о том, что скоро господству маньчжурского императора придет конец, что настало время править монгольскому хану.

А еще говорят, что маньчжурский богдыхан недавно прислал в подарок нашему богдо стол красного дерева. Сам амбань вручил ему этот дар. А в ответ наш богдо надел на руки амбаня два золотых браслета.

Ламы считают это хорошим предзнаменованием: значит, богдыхан мирно передал свой престол нашему богдо, а богдо заковал грозного амбаня в цепи.

Затем женщина тихо добавила:

— Упорно толкуют, что скоро в хошунах наши будут набирать солдат. Из Кобдо и других мест хотят выдворить маньчжурские войска. Если начнется призыв в армию, в первую очередь будут брать бедняков, батраков и сирот. Богачи-то, как всегда, выкрутятся. Твой брат тоже, конечно, постарается увильнуть, а в армию пойдешь ты. Он еще и хвастаться будет, что-де родного брата не пожалел — послал воевать за родину. Давай-ка, Ширчии, пока не забрали тебя, поскорее перебирайся к нам. Муж постарается освободить тебя от военной службы. Ведь если тебе у брата живется плохо, то в армии будет еще хуже. Так что приезжай-ка к нам, а я уж скажу дзанги, чтобы он послал тебе коня или верблюда.

Слушая женщину, Ширчии невольно вспомнил свой позорный отъезд: на неоседланном чужом верблюде, под конвоем брата. Словно вор, которого взяли под стражу, уезжал он тогда. Юноша подумал, что дзанги непременно захочет утереть нос его брату — нарочно пришлет красавца коня или откормленного верблюда. Затем он представил себе, как встретится с дзанги и Цэрэн в своем рваном грязном дэле, в дырявых гутулах. "Чем так позориться, лучше пойти в армию", — подумал Ширчин и, расспросив у жены дзанги, где они кочуют сейчас, распрощался с нею.

Оставшись один, Ширчин долго смотрел вслед удаляющемуся каравану. В детстве не раз слышал Ширчин о том, что придет конец маньчжурскому господству, что придет и для монголов пора свободы. И припомнились юноше слова Батбаяра, который говорил, что всему бывает предел, что не может быть Монголия вечно бесправной и угнетенной. "Если бы старый Батбаяр был здесь, моя жизнь сейчас не была бы такой тяжелой и беспросветной. Он указал бы мне правильный путь, дал бы дружеский совет. Но что же мне делать? С кем посоветоваться? Может быть, мне, бесправному батраку, суждено стать солдатом армии, которая завоюет свободу своему народу? Может быть, действительно скоро моя родина будет свободной? Может быть, мне, бесправному батраку, суждено стать солдатом армии, которая завоюет свободу своему народу? Может быть, и я буду бороться за свободную жизнь? Если так, мне не стоит идти в батраки к дзанги. Что ж, если ленивый и распутный брат не хочет служить в армии, пусть остается дома и сам пасет своих овец.

Низами

В управление ургинского амбаня из Пекина все чаще приходили вести одна другой хуже.