Бямбын Ринчен - Заря над степью

Властолюбивый маньчжурский амбань был убежден, что Северной Монголией нужно управлять твердою рукой. Чуть вожжи отпустишь — халхасцы тут же на голову сядут.

Однако авторитет маньчжурской империи среди монголов с каждым днем падал все больше, фактически ургииский амбань уже утратил власть и не мог больше влиять на ход событий. От его былого могущества не осталось ничего, кроме кичливости и никому теперь не нужного показного величия, — амбань стал похож на кастрированного верблюда, которого страшит даже череп верблюда-самца.

Пытаясь завоевать доверие народа, амбань издал даже секретный приказ, в котором предписывал не притеснять монголов, дабы по вызвать у них возмущения. Теперь офицеры маньчжурских войск хоть и расхаживали по рынкам Урги, как прежде, с важностью индюков, но уже не избивали людей на каждом шагу без всякой на то причины.

Монгольские чииовники прежде любили блеснуть своей "ученостью" и, зная хоть бы несколько маньчжурских слов, вставляли их к месту и не к месту.

Без конца пересказывали они то, что сказал маньчжурский амбань, каждое его слово повторяли на все лады. Но вот времена круто изменились. Теперь монгольские чиновники перестали козырять маньчжурскими словечками и рассказывать о беседах с амбанем. Теперь они твердили на каждом шагу "монгольское государство", "монгольский народ", уверяя, что самое высшее для них счастье — это называться учениками богдо-гэгэна. Слово "богдо" буквально не сходило у них с языка. Правда, были и такие, кто пытался сосать двух маток. Эти "на всякий случай" продолжали верно служить амбаню, донося ему обо всем, что говорили другие нойоны и чиновники.

Но, как гласит поговорка, человек, пасущий верблюдов, хорошо знает их нрав. Монгольские чиновники чувствовали, что маньчжурские власти начеку и, если разговоры эти дойдут до амбаня, им несдобровать. Поэтому они старались держать язык за зубами, особенно когда дело касалось государственных тайн, за разглашение которых можно было и головой поплатиться.

Князья и ханы, стоявшие за отделение Монголии от Китая, до поры до времени сочувственно относились ко всякому движению, подрывавшему могущество маньчжуров. Правда, при этом они сильно побаивались, как бы идея народовластия не овладела умами. И потому, как только из-за Великой стены донеслись первые вести о народном восстании, потомки Чингиса — нойоны и ханы Монголии, — словно по сигналу, прекратили междоусобную борьбу за престол еще не существующего государства. Когда же в Китае явно обозначилось движение за республиканский строй, смертельно напуганные нойоны быстро сговорились возвести в Монголии на ханский престол ургинского Джавдзандамбу-хутухту VIII. Он был тибетцем и вел свое происхождение от Ундур-гэгэна, считавшегося прямым потомком Чингиса.

Так был решен вопрос о главе возрождаемого монгольского государства, с которым родовитые князья и ханы Северной Монголии связывали все свои надежды.

Еще начиная со времен царствования русской императрицы Екатерины II, которую ламы считали воплощением богини Белой Дары, монгольские князья поглядывали на север. Теперь же ввиду нависшей угрозы установления республиканского строя единственное спасение своих вековых привилегий они видели в поддержке царской России.

Феодалы считали, что грозный двуглавый орел русского самодержавия не зря носит на своей груди богатыря, поражающего пикой дракона [116] Имеется в виду щиток на груди двуглавого орла с изображением Георгия-Победоносца. ,— символ власти маньчжуро-китайцев. Этому изображению на русском гербе они придавали символическое значение.

В Китае события продолжали развиваться стремительно. И хотя правители маньчжурской империи все еще игнорировали нараставшее движение, но старинке называя его руководителей ворами и изменниками, всем было ясно, что у маньчжуров уже нет сил для расправы с пробуждающимся народом.

Монгольские нойоны хотели подготовить изгнание маньчжурских чиновников тайно, исподволь и, главное, без участия народа. Но, видя, что непомерно возросшие за последние годы налоги до предела озлобили людей, что гнет алчных ростовщиков и торговцев становится невыносимым и терпение монгольского народа истощается, князья начали действовать решительно.

Из числа сторонников самоопределения Монголии с ведома богдо-гэгэна были выделены четыре владетельных князя Северной Халхи и один влиятельный лама, вот они-то составили организационный центр, который должен был руководить подготовкой к образованию самостоятельной Монголии. В состав этого центра вошли: Ханд-ван — правитель тушетханского аймака, враг маньчжуро-китайцев и сторонник русской ориентации, Цэрэн-Чимид — казначей богдо-гэгэна Джавдзандамбы. Вместе с Ханд-ваном он нелегально ездил в Санкт-Петербург и рассчитывал поймать змею чужою рукой.

Намсарай-ван — постоянный собутыльник богдо. Этот строил свои расчеты на том, что Джавдзандамба пойдет в гору и прихватит с собой и его, своего дружка.

Чагдаржаб-ван — председатель ханульского сейма [117] Сейм — съезд князей. , личность, ничем не примечательная, так же как и пятый член центра — Далай-ван [118] Далай-ван — княжеское звание. Гомбосурэн — командующий войсками цэцэнханского аймака.

Девятого числа десятого месяца состоялось первое нелегальное совещание центра, на котором обсуждался вопрос о том, как изгнать ургинского амбаня.

Ханд-ван, выбив о пепельницу трубку и многозначительно оглядев собравшихся, лица которых смутно виднелись в слабом, неверном свете мигавшей красной свечи, тихо и медленно, как бы прислушиваясь к своим мыслям, проговорил:

— Наше письмо амбаню Сандо, тайком переданное через отважного Джамбу-тойна [119] Тойн — монах из дворян. , до сих пор не дало никаких ощутимых результатов. Пока не заметно, чтобы амбань был встревожен или напуган и собирался покинуть Ургу. Придется завтра утром еще раз испытать его. Но теперь мы пошлем ему письмо уже от имени всех четырех князей. Мы потребуем, чтобы он срочно выдал вооружение и обмундирование на четыре тысячи человек, якобы выделенных для отправки в Пекин в целях охраны священной особы императора от преступных элементов. Это должно напугать его. Пусть поймет наконец, что нас голыми руками не возьмешь, что у нас наготове четыре тысячи воинов.

Главный лама, перебирая душистые сандаловые четки, поддержал Ханд-вана:

— Надо предъявить амбаню ультиматум и потребовать, чтобы он дал ответ нашим представителям не позднее чем через три часа после получения письма.

— …и если в течение этого времени он не ответит, у нас будет полное основание изгнать его, — перебил Чими-да Ханд-ван. — А в это время по указу богдо наш центр, преобразованный во Временное правительство, должен веять власть в свои руки. В противном случае народ возьмется за дело сам, поднимется мятеж, а мы, вместо того чтобы руководить движением, окажемся в хвосте.