Бямбын Ринчен - Заря над степью

Брат принял Ширчина холодно. Годы разлуки не изменили ни его чувств, ни привычек. Он по-прежнему пьянст-вовал и успел заметно состариться. Мать тоже не обрадовалась появлению сына.

А когда Ширчин объявил о цели своего приезда, брат зло посмотрел на него и наотрез отказался выделить ему даже козленка.

— Прошлой зимой отец пас овец, попал в пургу и замерз прямо на пастбище. На чтение молитв пришлось сильно потратиться. А теперь у нас не хватает рабочих рук, и я хочу жениться. Переезжай к нам с женой, помогли бы мне и матери, не все ли вам равно — пасти двадцать овец или шестьсот?

— И верно, сынок. Ты все-таки свой человек. А за батраком смотри да смотри. Нанимать чужого человека — дело канительное. Да и не будет чужой человек так заботиться о скоте, — уговаривала Ширчина мать.

Ширчин понял: и брат и мать видят в нем дарового батрака, никаких родственных чувств у них нет. Боль обиды уколола сердце, и он решил, что отныне никогда не переступит порога этой юрты. Сухо попрощался Ширчин с родными и уехал.

На обратном пути ему повстречалось стадо джейранов. В юноше заговорил охотник. Метким выстрелом он свалил вожака. Приторочив убитого джейрана к седлу, Ширчин довольный вернулся домой.

Наступила пора бить шерсть и валять войлок. Ширчин был мастер на эти дела. Он пошел работать по айлам. К осени он заработал столько войлока, что его хватило заново перекрыть всю юрту.

Но чем бы ни занимался Ширчин, его не покидали мысли об армии. Он с гордостью носил на шапке шарик-джинс, заслуженный им ратным трудом.

На празднике по случаю освящения обо подвыпивший Лузан подозвал Ширчина и, поднеся ему стопку водки, усмехнулся:

— Я услышал, сынок, ты за хорошую службу в армии награду получил? Теперь, как заправский нойон, носишь шапку с шариком? Это не худо, что ты службу солдата исправно исполнял. Но уж больно много развелось у нас разных нойонов с шариками. Так ли уж это хорошо? Недавно и Лодой за пятьсот ланов серебра купил звание бээса и теперь важничает, как же, теперь и у него на шапке коралловый шарик! Говорят, тайджи Джамсаранджаб в Улясутае так разбогател на взятках с китайских купцов и на поставках скота русским, что даже купил себе звание бээла и джипе. А в Урге даже мясники за деньги становятся и ванами и Гунами. По нашим дорогам их теперь столько шляется, что простому человеку ни пройти, ни проехать: что-то хлопотно стало. Знаешь, сынок, пока ты не перестал быть человеком, выбрось-ка этот шарик. А может, ты тоже задумал стать нойоном и сесть на шею народу?

Правдивые слова Лузана будто обожгли Ширчина, даже пот его прошиб, и вместо ответа он лишь кивнул головой, как бы соглашаясь со стариком. А про себя он решил с этого дня шарик больше не носить.

Еще недавно этот джинс казался Ширчину красноречивым свидетельством его заслуг перед родиной. Теперь же он стал вдруг таким тяжелым, что, кажется, и головы не поднять.

Давно уже никто не обращал на Ширчина внимания, а юноша все еще сидел с низко опущенной головой. А между тем водка брала свое — старики разговорились. Говорили о том, что волновало всех.

— Наш богдо еще как следует и на престол не уселся, а уж отправил на тот свет Джасагту-хана за то, что тот якобы держал сторону Китая. Затем лама-министр Цэрэнчимид убрал Бинт-вана. Устранив их, пошел в гору Саин-нойон-хан, ставший премьер-министром. А сейчас, говорят, снова кровью запахло. После того как Россия ослабела в войне с Японией, ее сторонники стали не в почете. Может случиться, что ханша поднесет и Ханд-вану и Сайн-нойон-хану по бокалу вина, от которого они уже и с места не встанут.

— А правду ли говорят, будто ламе Цэрэнчимиду дали медленно действующий яд и он умер только через сорок дней?

— Я об этом вот что слышал, — сказал Лузан. — Говорят, что Сайн-нойон-хан недавно ездил в Петербург заключать соглашение с русским царем. Но ведь всем известно, что Сайн-нойон-хан с детства близок с богдо-ханом, можно сказать, спал с ним под одним одеялом. Он опередил Чимида, и кончилось тем, что Чимида направили ревизором в Урянхайский край. Но вместе с ним поехал и ван Гончиг-дамба. Он-то в дороге и напоил Чимида отравленным напитком.

— Ну а потом?

— Что потом? Объявили, что лама помер в пути от какой-то давней хвори. И похоронили его с почестями, превозносили его заслуги перед государством. Ламы монастыря Гандана день и ночь читали поминальные молитвы. А Гончигдамба указом хана был повышен в должности за организацию ухода и лечение тяжелобольного ламы. Вот какие у нас там в верхах дела творятся, — со вздохом закончил Лузан.

Один из стариков обратился к Ширчину:

— Сынок, все, что ты здесь слышал, не рассказывай никому, а то Лузана могут насмерть забить бандзой.

— Что вы! Я же понимаю! Спасибо, что открыли мне глаза. А я-то гордился своим джинсом, прямо нойоном себя чувствовал.

— А что, если сегодня вечером вы не пойдете на пир к богдо? Я очень опасаюсь за вашу жизнь.

— О нет, не идти нельзя. Вы ведь знаете хана. Сегодня меня уже дважды приглашали: утром присылали курьера в министерство, а сейчас своего привратника прислали к нам. И передали, что я должен быть непременно. Если я не явлюсь, ханские слуги придут сюда с этим напитком и заставят его выпить. Нет, уж лучше самому идти в логово тигра.

— А вдруг ханша поднесет вам этот самый напиток, что тогда?

— Попробую притвориться пьяным и опрокину бокал. Лучшего ничего не придумаешь. Только вот на обратном пути "лошадь может сбросить".

— О мой господин, я отправлю с вами двух надежных телохранителей, они будут следовать за вами, как тени, не отступая ни на шаг. Я прикажу выдать им оружие, а вам оседлать самого быстрого коня, его и ветер не догонит.

Этот разговор происходил между министром иностранных дел Хандадорджем-чин-ваном и управляющим делами Загдом. Хотя они и договорились обо всем, по на душе у Загда было неспокойно. С тревогой в сердце простился он с министром и неслышно покинул его устланную коврами юрту.

Ханда-ван долго сидел в раздумье. Он вспоминал подробности своего вчерашнего визита к хану. Между ними давно ужо назревали разногласия. Хану по понравилось предложение Ханда-вана ежегодно посылать учеников в Россию в средние и специальные школы, и он поприжал против этого. Хан явно пел с чужого голоса. Министр не удержался и вспылил.

— Мне хорошо известно, чьи это слова.

Хан потемнел от гнева. И вот сегодня его так настойчиво приглашают на банкет. Конечно, всем, кто хорошо знал дворцовые нравы, это показалось весьма подозрительным. Можно было предполагать самое худшее: хан руками ханши поднесет ему вино, от которого уже отправились в лучший мир и премьер-министр Засагт-хан, и министр внутренних дел Цэрэнчимид. Правда, Цэрэнчимида угощала не ханша, а Гончигдамба, но от этого не легче.