Коллектив авторов - Посиделки на Дмитровке. Выпуск 8

— Мама, не надо меня воспитывать никому, — сухо попросил Андрей. — Что выросло, то и выросло…

… — Что ты там бормочешь? — озабоченно спросила Аня. Она проснулась, пыталась нащупать на палубе возле шезлонга журнал, страницы которого превратились в оборки и воланы. На море разыгралось небольшое волнение, судно покачивалось, небо было голубым с редкими белыми кляксами облаков.

«А ведь это последний день круиза», — снова подумал Андрей, но вслух сказал:

— Бормочу, как всегда, бормотуху словесную.

Она посмотрела на него внимательно.

— Ты как? — спросила.

— Нормально.

Внезапно лицо женщины стало взволнованным и испуганным, руки ее задрожали. Она, наклонившись к нему из своего кресла, негромко попросила срывающимся голосом:

— Может… все же, Андрюша… не надо?.. — на ее глазах показались слезы.

— Так… Мы же договорились. Всё! — он заговорил жестковато. — Сколько можно? Не хочу больше объяснять. Все решено. Мы ведь договорились, верно? И никто ничего не должен знать! Слышишь? И ты ничего не знаешь!

Он вдруг осекся. Затем встал с кресла, пробормотал:

— Все исчислено, взвешено, разделено…

— Ты о чём? — сквозь сдавленные рыдания спросила его жена.

— Обо всем сразу…

Она опустила голову. Мимо них по палубе шли люди и с интересом посматривали на странную пару — стоял, расправив плечи, молодой мужчина, худой и стройный, в светло-коричневых шортах и белоснежной рубашке, а рядом сидела в кресле заплаканная молодая женщина в желтом, чуть намокшем платье — то ли от морских брызг, то ли от слез.

Аня посидела немного в неудобной позе, пряча руками лицо, и потом отправилась в каюту. Там рыдала, не стесняясь никого. Истерзанная собственным плачем, уставшая, она немного успокоилась, умылась, после чего легла на застеленную кровать и заснула тревожным сном. Через открытый иллюминатор женщину и ее сон овевал йодистый морской ветер. Как всегда во время стресса, — а она жила в таком состоянии уже несколько месяцев, но сегодня напряжение приближалось к пиковому — сны ее становились не снами, а скорее мучившими ее картинками, списанными с яви, с реальности, но при этом утрированными. Во сне она увидела бывшего, покойного мужа, который почему-то хохотал, сидя за рулем. А потом появился Андрей — но не тот, что был сейчас ее мужем, а оставшийся в прошлом однокурсник, который не хотел или не мог всерьез к ней относиться в университете; а ведь она любила его все пять лет, а потом просто уже от безысходности вышла замуж за нелюбимого. Андрей в ее сновидении был улыбчивым и гладкощеким, без нынешней модной трехдневной щетины, со своей неизменной папкой из поддельной крокодильей кожи, с которой он ходил на лекции. Этой самой папкой, теперь уже изрядно потрепанной, он, раскрывая и закрывая ее, иногда в шутку пугал их дочку: «Сейчас тебя крокодил ка-ак схватит на нос!». И вот Аня уже видит Светочку-свечечку, которая смеется и лепечет: «Папе-соны, папе-соны». «Всё папе, — шутливо укоряет ее Аня, — а маме тогда что останется?..»

Она открыла глаза. Андрей вытер пот над ее верхней губой и на лбу. Он присел на край кровати.

— Жарко, правда? — сказал он негромко, не желая ее быстро будить.

— Жарко, да. — Аня села на кровати. Она все вспомнила, и ее передернуло, глаза ее снова заблестели от набухающих слез.

Андрей накапал ей валерьянки. Она выпила, стала икать. Руки ее дрожали.

— Ну-ну, хватит.

— Андрей, давай не будем этого делать…

— Стоп. Закрыли тему, — Андрей был собран, напряжен, он резко встал с края кровати. — Ну всё уже сто раз переговорили! Ну хватит споров, слез… сцен, в конце концов. Ну пожалуйста, не надо… Ну-ну, перестань же… И хватит нудить. Ты ведь… — он не договорил, а хотел сказать: «Ты ведь и меня мучаешь».

Разгоряченные танцем, они прошли на пустую и неосвещенную корму. Палубная дискотека на носу судна была в разгаре, доносившаяся оттуда музыка мешалась с шумом потревоженной винтами, словно в гигантской утробе гудящей, морской воды. Теплоход резал черную, подсвеченную луной и измятую волнами ткань моря, соленые капли летели в лицо, Андрей их жаждал и приговаривал: «Ох вы, моя прелесть, морская живая водичка», а Аня пряталась от них, берегла макияж.

— Устала? — заботливо спросил он.

— Нет. А ты не устал? — она не смотрела ему в глаза, нервно поводила головой из стороны в сторону.

— Нет. Всё нормально. Спасибо.

Они оделись, словно на вечерний великосветский бал, а не на обычную дискотеку: она была в темно-синем платье с рубиновой брошью, он — в костюме; галстук его был рубинового цвета, перекликался с брошью Ани. Странно смотрелась несколько минут назад эта пара среди танцевавших загорелых людей в шортах, джинсах и футболках.

Андрей посмотрел на часы:

— Без десяти двенадцать… — снял с руки дорогой швейцарский брегет и бросил его за борт.

Аня молчала в оцепенении.

— …Все ближе древнеримский Мор, и гирьки на часах выносят приговор… — чуть нараспев процитировал Андрей строку из чьего-то стихотворения.

Женщина пыталась унять задрожавшие руки. Муж нежно, успокаивающе, обнял ее. Но она вдруг сжалась, высвободилась из его объятий, схватилась за поручни и стала смотреть вниз, на темную, моловшуюся винтами, вспененную воду. Потом резко повернулась к нему.

— Я не смогу! — вскрикнула.

Он тяжело вздохнул.

— Тебе ничего особенного делать не надо.

— «Ничего особенного», — передразнила она. И вдруг голос ее стал жалостливым и надрывным, она заговорила быстро, захлебываясь: — Зачем все это, зачем ты подговорил меня на все это, я не хочу и не смогу, пожалуйста, милый, мне это будет сниться всю жизнь, я никогда себе не прощу…

— А я тебе никогда не прощу, — тихо и спокойно сказал он.

— Так ты ведь… — она осеклась.

— Не про-щу, — продолжил он негромко, разломив слово пополам. — Ни-ко-гда, — стал рубить он слова на слоги. — И еще: ты ни при чем. Ты ничего не знаешь! Да?

— Да, — сдавленно и тихо пробормотала она.

Теплоход набирал скорость. Утром он причалит в Новороссийск. Круиз закончится. Андрей подвинул ногой поближе к себе принесенный из каюты портфель, вытащил из кармана наручники и, нагнувшись, пристегнул металлическое кольцо к ноге. Второе кольцо защелкнулось на ручке портфеля. Опустил брючину, которая скрыла часть кандалов. Аня, низко опустив голову, стояла, отвернувшись от Андрея, нервно вцепившись в металлический реллинг-поручень у края палубы и опять смотрела в беспросветную морскую пучину. Из открытого окна чьей-то далекой каюты послышались сигналы точного времени и звуковая заставка теленовостей.

«Ну вот и полночь. Это хорошо, что она не видит». Андрей достал ампулу и раскусил ее, почувствовав, как закровенила губа, как начало сковывать небо и гортань, давить на горло нечто вязкое, горько-миндальное.