Коллектив авторов - Посиделки на Дмитровке. Выпуск 8

К вам, лишенные сна, я отправляюсь в немой ночи, с вами хочу говорить, только вы способны меня понять, (а всем остальным от всей своей изголодавшейся души желаю спокойной ночи и добрых снов!), я тихонько подхожу к вашему ложу и присаживаюсь рядом. Я расскажу вам историю, в ней будет печаль, будет и радость. Это поможет нам скоротать томительные часы. Я знаю, каким неприхотливым становится обреченный на бодрствование человек, помню это по собственному опыту — даже во время моей оправданной, иными словами душевно здоровой бессонницы, когда на моей стороне были родные и друзья, доктора и аптека, целый придворный штат и почетный караул, чуткий к моим причудам и капризам, ночи могли бесконечно тянуться и быть настолько невыносимыми, насколько это вообще возможно. Тогда я заставляла сиделку или няню, несущую вахту в почетном карауле, говорить. Хотя бы о хозяйстве ее матери, о том, сколько у нее братьев и сестер, а может, и о том, что она однажды в своей жизни ночевала на сетере 5 5 Высокогорное пастбище . Если ей нечего было рассказать, я требовала: тогда просто говори, что угодно!

Друзья мои любезные, именно это я и собираюсь сделать. Ах, я уже люблю вас, своих самых лучших, самых благодарных слушателей! Для того, чтобы развлечь дневную разборчивую, хорошо высыпающуюся публику, требуется нечто иное, да, чтобы ей угодить, нужно нечто большее. Я так и не смогла ей угодить, хотя мне было что рассказать. Если я делилась воспоминаниями, они сетовали, что это вымысел, преувеличение, а когда я прямо-таки ломала голову, чтобы выдумать что-нибудь, меня обвиняли в излишней правдивости и буквально каждому персонажу подбирали прототип. Нет, уж лучше держаться правды! Ни одна жизнь не бедна, не скудна на события настолько, чтобы о ней нечего было бы рассказать, во всяком случае таким слушателям, которых я себе избрала, — тем, кто не может заснуть. Но вы должны мне пообещать простить меня за то, что я говорю от первого лица единственного числа, становясь своего рода главным героем собственных воспоминаний. Ведь так часто слышатся упреки, уж не знаю, насколько они резонные, в том, что в своих автобиографиях и исповедях, люди слишком много говорят о самих себе: «Вот уж был бы прекрасный повод проявить скромность и сделать вид, что они здесь вовсе не при чем: но вы поглядите, что они творят! Всякий раз, описывая пережитое, они выставляют себя на передний план». Что правда, то правда, скромность — всеми восхваляемая, прекрасная, такая нужная добродетель, но вот беда — это понятие чертовски трудно определить. То, что один называет скромностью, другой сочтет скорее лицемерием. И наоборот, многих, кто не приложил для этого никаких усилий, а просто появился на свет на пару дюймов выше своих собратьев, клеймят, обвиняя в том, что они смотрят поверх голов окружающих, другими словами, ведут себя нескромно. Вот и меняется это понятие-хамелеон в зависимости от того, смотрим ли мы на других или сами случайно привлекаем к себе их внимание. Когда-то у меня была подруга — скромнейший человек, самый скромный из всех, кого я знала. Собственно, она покинула этот мир из чистой скромности, она буквально стремилась из него прочь, она жаждала, бедная редкостная птица, улететь к чужим далеким берегам, милым ее душе, она жаждала этого так истово, так неотступно, что ее желание в конце концов неожиданно исполнилось. Однажды она мне написала: «В этом письме речь пойдет только обо мне, дело в том, что это самый интересный человек из всех, с кем я в настоящий момент поддерживаю отношения». В эти слова она всего лишь облекла свое одиночество, которое тогда ощущала, но именно в то время я пребывала в еще более дремучем, абсолютно беспросветном одиночестве и ответила, что не имею ничего против; ведь и я тогда могла поведать о человеке, который был в высшей степени интересным, прямо-таки ни с кем не сравнимым и совершенно незаменимым. Любезные друзья, мы не имели ввиду ничего дурного! Такое самомнение возникает, когда живешь на безлюдной заснеженной вершине, оно мгновенно проходит, как только спускаешься в долину! В обществе людей, рядом с другими человек более не заносится, его персона становится уже не столь интересной, и ему просто отрадно слыть, к примеру здравомыслящим одаренным человеком.

Посему, мои дорогие друзья и товарищи по несчастью, не поймите меня превратно. Вспомните, что моя жизнь в долине была уж очень короткой и я провела слишком много времени на этом пустынном бесприютном хребте, называемом одиночество. Ах, моя душа сполна хлебнула из источников, берущих начало в ледниках безмолвия и потерь, и это именно в те годы, когда она так горячо жаждала солнца и света. Вот почему мое повествование пронизано одиночеством, и потому оно так печально.

Однако, пора заканчивать это длинное вступление. Как незаметно пролетело время! Прислушайтесь, вот и запели петухи, я вижу, забрезжил бледный рассвет, который обычно с тихой радостью обещает нам мгновенья забытья, он медленно заполняет пространство, прогоняя таящиеся по углам тени. Сражаясь со смертью, мерцает лампа, и вот она отчаянно вспыхивает в последний раз и гаснет! Спящие видят утреннее сновидение, самое светлое, самое ясное и счастливейшее из всех мечтаний, а мы просто хотим спать, без сновидений — у нас нет времени на сны… Настал день! Итак, спокойнейшей ночи!

© Перевод с норвежского Наргис Шинкаренко

(Встречи с Юрием Олешей)

Это случилось года через два после встречи с Юрием Карловичем. Мы с женой сидели в студенческом театре МГУ, вечер еще не начался, повернув голову, увидел одинокую женщину, стоящую у стены — зал был набит битком. Сразу вспомнил: Ольга Густавовна! Вдова Олеши. Тотчас же встал, жестами позвал: «Свободно!». В антракте подошел и неожиданно получил приглашение: «Заходите».

…А началось все так. «Избранные сочинения» Олеши появились в 1956 году. Тогда же прочитал книгу. Ошеломительный, как будто первозданный взгляд на мир, затмил ее социальную суть и даже отношения героев. Года через два вернулся к ней, увидел то, мимо чего прошел первый раз. Возникло непреодолимое желание написать автору. Ответ с нечетко пропечатанными буквами — старая лента — пришел очень быстро и привел в некоторое смущение: конечно, благодарные слова за отзыв, но вместе с тем, незаслуженно лестная оценка именно моего письма. А еще неожиданное доверие: «Сейчас пишу пьесу на современную тему. Мне бы хотелось получить о ней, когда Вы ее увидите в театре, Ваше мнение».

Прошло еще какое-то время, прежде чем я решился попросить Юрия Карловича о встрече: хотелось показать ему свои короткие заметки — в основном, литературные впечатления, написанные, конечно же, под его влиянием. Юрий Карлович отнесся к ним строго: «Это жанр конца жизни». Но быть у такого писателя и не поговорить с ним о литературе вообще? Я задержался…