Коллектив авторов - Посиделки на Дмитровке. Выпуск 8

И вам советую отдать свое свободное время какому-нибудь одному увлечению: коллекционированию марок или собиранию камней, изучению иностранного языка, техники или истории путешествий. И вы увидите, какая от этого будет великая польза.

Корней Чуковский

Пока я читала, Корней Иванович внимательно наблюдал за мной. Мне послание очень понравилось. Он подписал свои странички, поставил сверху заголовок: НАЙДИТЕ СВОЕ УВЛЕЧЕНИЕ — и со словами «Надеюсь на скорую встречу» проводил меня в декабрьский сумрак.

В «Пионерке» письмо Главного Сказочника Страны встретили на ура. Наш ответственный секретарь Анатолий Васильевич Митяев, прочитав, посетовал, что вот, к сожалению, он уходит в «Мурзилку» и не услышит, как будут расхваливать статью. (Так назвал он заметку; впрочем, для газеты она не была малюсенькой. Все зависело от того, как набрать.)

Словом, выхода статьи Корнея Ивановича я ждала с нетерпением. Но по выходу газеты не сразу нашла материал, который должен был украсить номер: заверстанный чуть ли не на сгибе листа, в нижнем углу третьей полосы, с мелким заголовком, он был едва различим; во всяком случае, в глаза не бросался. Я была совершенно обескуражена.

Так получилось, что очередная летучка состоялась чуть ли не на следующий день. Шел пространный разбор последних номеров. Сначала обзор пионерских событий, потом письма пионеров на злободневные темы, сообщения о победах в соревнованиях, рассказ писателя (не помню уж, кого именно), обзор научных достижений в каком-то НИИ… (Это была обязательная рубрика, кстати, очень удачная.) И где-то в конце обзора: «Необходимо отметить как положительное явление публикацию отрывочка из воспоминаний К. И. Чуковского.» (Вот так и было произнесено: «ка, и». )

Я почувствовала, как кровь прилила к щекам. В обзоре отчетливо звучала нотка пренебрежения и даже унижения. Кому они предназначалось? Мне или Корнею Ивановичу? Почему? За что? По какой причине?

После летучки Нина Матвеевна Чернова велела мне не уходить. В ее кабинете остались новый ответственный секретарь Вадим Папоров, заведующая отделом пионеров Ирина Еврумян. Они все выжидательно взирали на меня. Я молчала. Вспомнились наставления отца: «В споре, в неприятном диалоге не спеши задавать вопросы. В этом случае удобнее отвечать на обращения к тебе».

Нина Матвеевна заговорила. Ее слова показались мне неискренними, а голос каким-то скрипучим. Вечером, делясь впечатлениями со своими домашними, я так и определила: «как рваные куски жестяной крыши на ветру»:

— Вам, наверное, любопытно, чем вызвана столь низкая оценка заметочки известного детского писателя? — спросила главный редактор «Пионерки» и замолчала. — Тому есть несколько причин, — вновь заскрипел голос. — И прежде всего, мы никогда не должны забывать о той задаче, которая нам поручена партией: воспитание человека коммунистического будущего. А чему может научиться наша детвора из этого наставления? Да, прежде всего — нескромности. Спросите, в чем она проявилась? Да во всем! Припомните, как начинается заметка: «Я был»… И далее: «я выучил», «я обнаружил», «я знаю», «я перевел», «я не тратил», я — я — я…

— С такими замашками мы не коллективиста воспитаем, а высокомерного единоличника, — пояснила И. Еврумян.

— Кстати, вы заметили, Ирочка, что этот ведущий детский писатель Советского Союза ни разу не назвал тех, к кому обращается? Видно, имя «пионер» ему претит! — голос заскрипел угрожающе.

— Ну-у-у, Нина Матвеевна, это замечание, думаю, чересчур, — слабо возразила Еврумян.

— Татьяна, вы не расстраивайтесь, вы не виноваты, вам ничего не будет, — решил поправить положение добряк Вадик Папоров.

— Я и не расстраиваюсь, — вырвалось у меня.

— Тогда почему же вызывающе молчите? — громко заскрипел голос главного редактора. — Или ожидали аплодисментов?

— Мне стыдно.

— Ну, не переживайте, не стыдитесь! Думаете, что подвели редакцию? Вы же, в конце концов, не виноваты! Можете так и сказать ему. Все пройдет! — гнул свою утешительную линию Вадим.

— Не пройдет. Мне за вас стыдно! — сказала я очень громко, и слово «вас» угрожающе зазвенело.

В кабинете повисла «мертвая тишина». В «Пионерке» не принято было так разговаривать с начальниками, тем более хоть в чем-то осуждать их действия. Опомнились начальники только через несколько мгновений:

— А мы еще побеспокоились о вашем удобстве и спокойствии… — возник скрип, — отослали писателю номер газеты, чтобы вам не пришлось ехать к нему, оправдываться перед ним и краснеть.

У меня не хватило опыта на многозначительное молчание:

— Я и не собираюсь оправдываться и краснеть.

— Только не вздумайте сейчас уйти с работы. Заработаете прогул, — это уже неслось мне вслед.

Звонок Корнея Ивановича с приглашением приехать раздался сразу же, как только я вошла в нашу комнату.

— Сегодня не могу… Во всяком случае, до шести часов.

— Что-то важное намечается в редакции? — с осторожностью, будто на ощупь, расспрашивал опытный в редакционных делах Чуковский.

— Иначе заработаю прогул…

— Даже так? Что ж, жду завтра, в субботу, в любое удобное для вас время.

А пока я, получив в отделе писем пачечку детских посланий, собралась усесться за ответы.

(«Пионерка» получала ежемесячно до шести миллионов детских сообщений. Литсотрудники специально созданного отдела не справлялись с этим потоком и было приказано: всем работающим без исключения дополнительно к любому заданию ежемесячно отвечать на 300 писем. Хорошо еще, когда в письмах встречались повторы. Тогда можно было отправить типографски размноженный ответ: «С удовольствием прочли присланные тобой стихи. Советуем тебе читать произведения Пушкина, Лермонтова, Барто, Михалкова, Чуковского. Успеха тебе!» или «Очень хорошо, что ты увлекаешься рисованием. Не бросай этого занятия!» и что-либо в этом же роде.

Однажды при очередном разносе на летучке за задержки с ответами кто-то из присутствующих горестно заметил: «И откуда все эти вопрошающие берутся? Кто набивает своими письмами все эти мешки? Товарищи! Сознайтесь: кто-нибудь из вас в детстве в газету писал?» Дружный хор выдохнул: «Нет!» Но тут раздался голос Лёни Репина: «А моя бабушка рассказывала, как она написала в газету и получила ответ, и была очень рада, и читал весь ее класс». Но тут кто-то исхитрился втиснуться с вопросом: «А сколько лет твоей бабушке? — и, услышав ответ, подытожил: — Так писала она не в „Пионерку“».

Но пока я решила сбегать в «Мурзилку», к Митяеву, чтобы… да чтобы попросту пожаловаться на судьбу и понять направление неприязни газетных руководителей, в какую сторону она направлена, в мою или Корнея Ивановича. У Митяева оказался и Александр (Сашка — для узкого круга приближенных, к которому относилась и я) Хмелик (тот самый, который через год прославился своей пьесой и сценарием «Друг мой Колька», и организацией «Ералаша», и иными хорошими делами). Они оба, и Митяев, и Хмелик, числили себя заступниками и опекунами новеньких девушек — литсотрудников, которых в тот год в газету пришло несколько человек.