Игорь Лебедев - Расстрел на площади

— Вот и я говорю о том же! — воодушевился председатель КГБ. — Если мы активизируем танковую дивизию, то сможем избежать нагнетания напряженности!

— Клин клином? — усмехнулся Хрущев.

— Подумайте о простых мирных жителях, которые оказались заложниками бандитов!

— Никакие они не бандиты. Просто до них не довели генеральную линию партии, не растолковали, — с обезоруживающей наивностью объяснил причины беспорядков Первый секретарь ЦК КПСС. — Я вот с работников горкома и обкома три шкуры спущу! Я им покажу, засранцам! Они у меня узнают, где раки зимуют! Чтобы так запустить агитационную работу! Вся страна живет в едином порыве, советский народ семимильными шагами… а они! — Хрущев горестно вздохнул и покачал головой.

— Никита Сергеевич, — заученно проговорил Брежнев, глядя поверх начальственной лысины, — я не хотел говорить, но… Дело в том, что рабочие на митинге выкрикивали антиправительственные и антипартийные лозунги. Проявляли недовольство курсом партии. Несколько человек публично сожгли свои партийные билеты.

— Вот и хорошо, — кивнул Хрущев, против воли играя на щеках крупными желваками. — Баба с возу, кобыле легче. Партии не нужен такой балласт.

— Ничего хорошего не вижу, — возразил Семичастный. — Подумайте сами: какой пример для несознательного элемента!

— И какой урок для нас! — подхватил Никита Сергеевич. — Принимаем в партию кого ни попадя. Как говорил Ленин: «Лучше меньше, да лучше!»

Семичастный и Брежнев вновь переглянулись. Похоже, их нешуточно раздражало упрямство неподатливого главы государства.

— Я еще не все сказал, — грустно произнес Брежнев. — Они высказывались также и против вас лично…

Хрущев удивленно поднял голову:

— Что? Против кого?!

— Против вас. Звучали призывы сместить вас с должности и отдать под суд за развал государства.

— Меня-а?!

— Так они говорили, — поспешил уточнить Брежнев, опасаясь быть неправильно понятым. — А еще перед зданием горкома партии публично сожгли ваш портрет.

— Мой портрет?

Брежнев сокрушенно вздохнул.

Несколько мгновений Хрущев смотрел прямо перед собой, словно оценивая смысл сказанного.

— Как изменились люди, — произнес вдруг он. — Разве можно было вообразить что-нибудь подобное, когда у власти был Коба? Выходит, перемены — все-таки не пустой звук!

В этот момент требовательно зазвонил телефонный аппарат.

Хрущев уставился на него с удивлением, словно не верил собственным ушам.

— Никита Сергеевич, Новочеркасск на проводе, — сообщил секретарь. — У телефона товарищ Баранов.

— Баранов! — повторил Хрущев, вздрогнув. Брежнев и Семичастный подались вперед.

— Алло, Никита Сергеевич? Баранов докладывает…

— Ну, давай же скорее, не томи!

— Обстановка напряженная. К утру ожидаются массовые беспорядки.

— Ты встречался с партийным активом?

— Так точно. Но они ничего не могут сделать. Совершено нападение на работников милиции. Имеются раненые и один убитый.

— Среди милиционеров?

— Никак нет, — после паузы произнес Баранов. — Среди участников беспорядков…

— Что можно предпринять?

— Никита Сергеевич, положение крайне тяжелое. Нужны решительные меры.

— Я думаю, тебе нужно с утра выступить по городскому радио. Призвать к порядку. Если соберется митинг, выступить на митинге. Пообещай, что мы разберемся с их требованиями и примем меры. Чего они хотят?

— Они хотят… Извините, Никита Сергеевич, но в числе требований повстанцев — смещение вас с поста Первого секретаря Центрального Комитета…

— Эк хватили! — крякнул Хрущев.

— Простите, не понял?

— Это я про себя. Ладно, скажи, выслушаем и это их требование. Пусть только дадут обещание не учинять больше беспорядков.

На другом конце провода зависло молчание. Наконец Баранов сообщил:

— Дело в том, что они планируют устроить в городе погромы. Чтобы вовлечь в свои ряды мирное население. Как мне стало известно из надежных источников, зачинщики написали письмо, которое собираются обнародовать завтра на митинге. Это обращение к главам ведущих империалистических государств с просьбой объявить бойкот Советскому Союзу и потребовать изменения нынешнего социально-общественного строя.

— В капитализьм, значит, захотелось, — мрачно уточнил Хрущев.

— Они хотят собрать подписи, чтобы затем передать письмо эмиссарам ЦРУ. Имеется информация, что беспорядки спровоцированы тайными агентами заокеанской разведки…

— Ну, вот уж этого я не допущу никогда, — сказал Хрущев. — Пусть командующий танковой дивизией примет меры.

— Я взял командование на себя, — сообщил Баранов. — Генерал Папахин отказался выполнять мои приказы, и потому я отстранил его от командования.

Хрущев молчал. Прижимая к уху трубку, он пытался восстановить в сознании разрушающуюся на глазах единую картину мира. Холодная струйка пота струилась с лысины к виску и ниже, по шее, заползая за ворот рубахи.

Обреченным движением руки Хрущев ослабил узел галстука. Ему было трудно дышать.

— Действуй по обстановке, — сказал он Баранову.

— Я могу дать приказ стрелять на поражение?

— Действуй по обстановке… — безжизненно повторил Хрущев и опустил трубку. Он поднял мутные глаза и, казалось, не сразу узнал сидевших перед ним Брежнева и Семичастного.

— Не надо так волноваться, Никита Сергеевич, — с трудом скрывая торжество в голосе, произнес председатель КГБ. — Все будет хорошо. Вот увидите: все будет очень хорошо…

— А с тобой, — вдруг снова взвился Хрущев, — мы еще разберемся!

Семичастный покорно опустил голову.

Будильник затрещал, как всегда, неожиданно.

Люся испуганно подскочила на своем узеньком проводницком диванчике и, посмотрев на циферблат, принялась растирать кулачками заспанные веки.

Уже совсем рассвело. За вагонным окном зеленели еще не выжженные солнцем степи, перемежавшиеся небольшими рощицами, мелькали крытые почерневшим тесом домики редких деревень. Иной раз на горизонте даже показывалась чудом сохранившаяся церковка с молодыми березками на крыше.

Было без десяти минут восемь утра.

Сладко потянувшись, Люся откинула одеяло и, поеживаясь от утреннего холода, сунула ноги в спортивные тапочки. Потом встала и первым делом расчесала свои кудрявые белокурые волосы, перехватила их резиночкой и уже после этого облачилась в свою форму — темную прямую юбку, голубую гимнастерку с погонами и темно-синюю пилотку с молотами на кокарде.

Плацкартный вагон уже давно проснулся. В обоих концах длинного узкого коридора стояли пассажиры в очереди в туалет — умываться.

— Поторопимся, товарищи, через двадцать минут остановка, туалеты закрою.