Олег Слободчиков - Заморская Русь

— Сильно водкой пахнет?

Тот потянул носом — пахло. Внимательно всмотревшись в лица обступивших миссию людей, заметил, что добрая половина с утра приложилась к зеленому змию. О догадке иеромонах прошептал архимандриту. Тот вздохнул, перекрестился на развешанные образа:

— Придется терпеть… После бороться будем!

На сторожевой башне громыхнул фальконет. [2] Легкая пушка малого калибра. В залив вошел, возвращавшийся с промыслов пакетбот «Северный Орел» и якутатская партия промышленных. Караульный сообщил об этом Баранову, стоявшему в первом ряду переполненной казармы. Управляющий вынужден был откланяться монахам и уйти. Постепенно, среди литургии, стала редеть толпа молившихся. Восторженно глазевших работных было уже больше чем своих, русских людей. К исповеди подошли только два десятка стрелков.

Узнав, что причащают вином и хлебом, кадьяки и алеуты стали толпиться, норовя втиснуться один вперед другого. Толмач объяснял, что к причастию Святых Тайн допускаются только крещеные, но объяснил плохо. Работные стали требовать, чтобы их крестили, и поскорей.

Посоветовавшись, монахи решили отложить насущные дела и начать крещение. Сысой с Василием выстояли литургию, причастившись и, отстояв благодарственный молебен, вышли из казармы. Тимофей Тараканов, прибывший раньше тоболяков на галиоте Измайлова, давно выбрался на свежий воздух и потягивался, разминая спину, задеревеневшую от долгого стояния.

На берегу черными рыбинами лежали байдары прибывших партовщиков.

Промышленные весело перетаскивали в пакгаузы добытые меха, струи и хвосты бобров, котлы, мешки, сдавали оружие начальнику гарнизона. Возле колониального запасного магазина весело гудела разношерстная толпа. По традиции и уговору Баранов подносил по чарке передовщикам, тойонам и старшинам вернувшихся партий, расспрашивал о промыслах. Он и сам был уже навеселе, его верные дружки — тоже.

Якутатские передовщики Егор Пуртов и Демид Куликалов с важным видом сидели по правую руку от управляющего. Им, обветренным и оборванным, была особая честь: партия вернулась с богатой добычей, привезла подтверждение мира с якутатами и пятнадцать почетных заложников-аманат.

Их тоже нельзя было обойти вниманием. Партия Демьяненкова и Кондакова следом за «Северным Орлом» доходила до Шарлотиных островов. Служилый иностранец, штурман Шильц, исполняя наказ Баранова, ходил еще дальше, выясняя границы колониальных владений европейских государств на матерой Америке.

Привезенные на Кадьяк якутаты держались особо, высокомерно поглядывали на всех при главной своей индейской заботе — не уронить достоинства. У них были большие черные глаза, продолговатые лица, горбатые или приплюснутые носы. Жесткие волосы на иных головах стояли торчком или висели, как трава на болотной кочке, у других лежали по плечам в две косы с вплетенными в них перьями и горностаевыми шкурками. Головы у всех были посыпаны пухом. Поверх татуированных или разрисованных тел у некоторых накинуты одеяла, повязанные через плечо бечевой, у других — меховые накидки, у двух — офицерские плащи английского сукна, так же, по их моде, накинутые на одно плечо. Несмотря на моросящий дождь и пронизывающий ветер все были босы и в распахнутой одежке. У некоторых стыдное место закрыто повязкой, у других на виду, но разрисовано яркими красками.

У вернувшихся промышленных, в полуамериканской одежде, лихорадочно блестели глаза. Услышав, что в казарме настоящие духовные лица, они бросились туда, но монахам было не до них — крестили диких.

Прибывшие облобызали иконы и толпой ринулись в баню. А в крепости и за ее стенами все шире и громче разгуливалось обычное после промыслов веселье.

Новокресты, не успев принять поздравления, неслись к толпе сородичей и бросались плясать. Только караульные на стенах и в сенях казарм позевывали с тоскливым видом.

Не успела миссия убрать лампады и шандалы, новокрещенные ворвались в казарму и стали плясать для них. Следом подходили русские промышленные из прибывших партий, занимали свободные места на нарах, шумно спорили и выясняли отношения. Клацали кружки, все зловонней пахло водкой, по углам затевались песни и пляски. Штурмана Измайлов и Бочаров в обнимку шлялись возле крепости и горланили матросские песни. Бочаров был сильно обижен на Баранова, взыскивающего с него недостающую флягу водки.

Монахи пытались установить порядок. Им не грубили, не прекословили, но казарма набивалась все новыми и новыми людьми, противостоять которым было невозможно. Миссия завешала угол одеялами и запела, моля Господа о снисхождении к заблудшим. Но даже за одеяла то и дело заглядывали новокрещенные. Протиснувшись сквозь веселящуюся толпу, инок Герман попросил часового, если невозможно очистить казарму, то, хотя бы, оградить миссионеров от любопытных. Караульный с хмурым видом переместился из сеней к пологу, тычками и пинками, стал отгонять от одеял пьяных и любопытных. При этом так сквернословил, что архимандрит Иоасаф то и дело сбивался в молитве.

Монахи вновь послали смиренного инока к управляющему с просьбой установить порядок. Герман пробился к выходу из казармы и увидел, что за ее стенами разгул еще отвратительней. Каторжники, уставшие от каждодневного риска и вынужденного безделья пути, и новоприбывшие служащие выплясывали у костров, тискали доступных дикарок и каторжанок. Молодая татуированная кадьячка с костями в носу и губе, увидев смущенного инока, пособачьи завиляла задом, стала скакать вокруг него, закатывая глаза, показывая, что желает любви и ласки. Герман нашел Баранова в пакгаузе в окружении подвыпивших передовщиков. Здесь же сидели голые якутатские аманаты, полуодетые кадьякские тойоны. Но пробиваться сквозь них к управляющему инок не стал: подхватив полы подрясника, бросился за спасительный полог из одеял, охраняемый злым, но трезвым часовым.

Вслед ему хохотали каторжанки, царской милостью венчанные с каторжниками из томских мужиков. Многие из туземцев, прибывших с партиями, впервые видели белых женщин. У русских старовояжных стрелков захватывало дух от их вида. Не всем неволей венчанным мужьям было безразлично, что они так восторженно пялятся на их жен, а то и откровенно прельщают вниманием и подарками. Кое-где уже дрались.

Тимофей Тараканов, не зная куда деться среди веселья и всем чужой, опустив голову, ходил за тоболяками. А те уже нашли земляков из старовояжных партовщиков, без вина пьяные пели и плясали, прыгали через голову.

Плясали и кадьяки: их «усатые» девки, по-утиному семеня ногами, с платком в руке подходили к понравившимся молодцам, передавали им тряпицы и извивались в любострастных движениях. Понравившиеся им молодцы тоже выходили на круг, дергались и извивались. Потом девка ложилась на спину, а ее избранник склонялся над ней, делая вид, что удовлетворяет страсть. Такие танцы приводили в смущение даже каторжанок, но были привычны среди старовояжных служащих компании и они с удовольствием выходили с платком в руке, если их выбирала кадьякская плясунья. Алеуты плясали свое, русские — свое.