Олег Слободчиков - Заморская Русь

Исстари, через всю Сибирь идя, русичи поражали дикарей не столько огненным оружием, сколько плясками, прыжками да присядкой, в которых плясун носится над землей легкокрылой птицей, выбрасывая ноги выше головы. Слабые на ногах алеуты на такие прыжки не решались. Хитрые чугачи или кадьяки, скрытно от сородичей, пробовали попрыгать, как «косяки».

Якутатские аманаты смотрели на русские пляски с горящими глазами и раздувавшимися ноздрями, сами начали скакать с яростными воплями, размахивали руками. Один из них попробовал перевернуться в прыжке как «косяк» и хрястнул теменем о землю. Под хохот и насмешки сородичей, вскочил со свернутой набок головой, стал петь, не показывая боли. Его собратья делали вид, что мечут копья и колют друг друга ножами. Показывали в танцах, как один, повалив другого, надрезает ему пупок, вытягивает кишки, срезает скальп. При этом «победитель» и «жертва» приходили в такое неистовство, что один с пеной на губах визжал, извиваясь в предсмертных судорогах, а другой хохотал и вопил от восторга.

К вечеру в бухту вошел галиот «Святая Екатерина» и большие десятибеседочные байдары. На галиоте вместо мачты было странное сооружение. С поисков новых земель и промысловых угодий вернулся старовояжный подштурман Гаврила Логинович Прибылов с партией передовщика Афанасия Швецова.

Как пал, дойдя до сухого травостоя, вздымается пламенем к небу, гудит и воет, разбрасывая пепел, так веселье возле Павловской крепости набирало все большую силу. Баранов знал, что разгул, как пожар на подъеме, остановить невозможно и смиренно отпустил на него три дня, запретив приказчику магазина давать спиртное в долг. Потом и вовсе забрал ключи от погреба.

Барановские дружки очистили казарму, в которой разместилась миссия, от шумных гуляк и дебоширов. Хоть она и была набита людьми, прибывавшими с промыслов, но в воскресенье здесь служилась литургия. В первом ряду страстно молившихся грешников и набожных промышленных стоял управляющий артелью. Архимандрит исповедал его сам и долго мучил расспросами, прежде чем допустить к причастию Святых Тайн и целованию креста.

Вскоре стала налаживаться на острове обычная колониальная жизнь.

Рассветало. Ночь в казарме была неспокойной: мучимые похмельем стонали, ворочались, бегали к бочке с водой, новый день страшил их и вот он начался. В казарму ворвался еще не протрезвевший якутатский передовщик Демид Куликалов. В облезлой перовой парке, из-под которой выглядывал кружевной ворот нового женского платья, он сбил на затылок бобровую шапку, закричал, багровея лицом от натуги:

— Господа промышленные и работные! Голодранцы, воры, пьяницы, убивцы!

— Кто голодранец? — зевая, громко спросил Агеев, сел на нарах, растер припухшее лицо, смахнул волосы с клейменого лба, набросил на плечи новый зипун, взятый в долг в Охотске. Он им укрывался вместо одеяла.

Старовояжный передовщик не снизошел до разговора с новичком из каторжных, только слегка повел в его сторону блестевшими глазами. Всем было известно, новых рубах с транспортом не прислали, а старые сносились.

Зато женской одежды привезли с излишком.

— Поднимайся на сход, про зимовку думать будем! — Куликалов молодецки выставил ногу в залатанном бродне, будто желал плясать в ранний час.

Из-за полога выглянул монах без тени сна в лице. Передовщик смахнул с головы высокую шапку, поклонился:

— И вас, батюшки, ваши преподобия, Александр Андреич просит пожаловать!

За окнами казармы, затянутыми сивучьими пузырями, было сумрачно, будто новый день все никак не мог разъясниться. Небо черными шевелящимися тучами навалилось на пустынные холмы острова и занудно моросило невидимым глазу дождем. На площади, посреди Павловской крепости, поставили стол с иконами, шандалом с тремя свечами. Покашливая и покуривая, вокруг него толпились промышленные. Одни хрипло похохатывали, еще не вытрезвев, другие, не выздоровевшие после гульной недели, помалкивали или кряхтели с тоскливым видом.

Из казармы вышли монахи: дородный Ювеналий, долговязый Афанасий и Макарий с темными пучками волос на щеках. Служащие Компании расступились, скинули шапки, услужливо запалили свечи. Миссионеры раздули кадило. Ювеналий кашлянул раз-другой, прочищая горло и запел густым басом, поражая собравшихся силой голоса. После молебна, крестясь и кланяясь, на круг вышел компанейский управляющий Баранов, поклонился собравшимся на четыре стороны и попросил дозволения говорить.

— Говори! — буркнули из толпы. Ювеналий, гася свечи, тоже кивнул.

— Начнем, господа промышленные, работные и преподобные! — Баранов накрыл голову треуголкой и спросил, усмехаясь в усы: — Отдохнули ли?

— Отдохнули, батька, благодарствуем! — пророкотал сход.

— Можно и опохмелить! — проблеял из толпы яманий голосок, другой заискивающе хохотнул и притих.

— Пора браться за дело, детушки! — Баранов повел широкими плечами в тесном чиновном сюртуке. — Их преподобия обижены на меня, звал, дескать, духовных, а сам ни церкви, ни жилья для них не подготовил. Давеча приходил архимандрит, просил палатку под походную церковь — ни одной целой не нашлось. Моя ли вина, что плохо встретили? Бог рассудит! Да, я писал в Иркутск и просил причтов. И вы жаловались, что покойника отпеть некому. Не ждали, конечно, целой миссии, но теперь делать нечего. Надо помочь, господа промышленные! Кто желает строить церковь и дом для миссии за поденную компанейскую плату, подходи к братскому келарю — отцу Афанасию. Кто желает идти в птичью партию по прежним компанейским расценкам — подходи к Семену Чеченеву. Он будет передовщиком, а старостой — Труднов.

— Не люб нам Васька Труднов! — загалдели в толпе. — Пьянствовать будет с Чеченевым… Не верим ему! Кабанова старостой!

— Кабанова так Кабанова! — Баранов вульгарно хохотнул, смутив монахов, хлопнул по плечу стоявшего рядом хмурого сутуловатого мужика с густой бородой и оловянной серьгой в ухе. — С этого хрена моржового каждую чарку будете клещами тащить!.. Ладно! — лицо Баранова стало серьезным. — К мастеру, Алексею Шапошникову и кузнецу Цыганкову на строительство кузни — троих. На рытье и обустройство батареи — десять… С новоприбывшими на поселение царской милостью — разговор особый. Волей охотского коменданта вам следовать далее на Якутатское поселение.

В толпе зароптали:

— Хоть бы бабенок пожалели, здесь оставили!?

— Они люди подневольные, — сам с сожалением вздыхая, развел руками Баранов, — я только исполняю Высочайший указ…

— Хоть бы половину, на развод оставить!? — жалостливо стали просить промышленные.

— Ладно. Посмотрим, подумаем! — Отмахнулся управляющий.