Олег Слободчиков - Заморская Русь

— Баловство! — Широкие, опаленные брови мастера сошлись на переносице, пересеченной глубокой морщиной.

— Третий венец сверху, где управляющий щепу драл, — указал топором Сысой и метнул. Один за другим колесом они полетели: «Дук! Дук!» — Лезвие к лезвию, одно топорище вверх, другое вниз.

— Задаст тебе Алексашка! — С осуждением хмыкнул Шапошников, покачав головой. На выбритом, будто литом лице трещинами обозначились борозды морщин.

В белой кружевной рубахе покрытой камзолом Баранов, действительно, высунулся из двери. Его пышные усы равномерно двигались, дожевывая обед.

Он оглянулся по сторонам. Вскинул глаза на мастера, взглядом спрашивая, кто стучал, увидел два торчавших топора, поводил возле них носом с одного бока, с другого, снова обернулся к кузнице:

— Это кто такой ловкач?

Сысой замялся, слегка смутившись:

— Ну, я!

— Еще раз сможешь так же? — Баранов вытер ладонью усы.

— А чего?! — Сысой вразвалочку подошел к землянке, выдернул топоры и отступил на прежнее место: — Кинуть, что ли?

Баранов, ни на шаг не отступая, указал пальцем:

— Сюда же!

Обдавая ветерком, топоры пролетели мимо него, воткнулись, как прежде.

Баранов, щурясь, опять поводил возле них носом.

— Молодец! Только в мою избу больше не кидай: первую зиму живу в тепле и сухости, а то все по палаткам, по бараборам…

Тараканов принес котел с кашей, соленую рыбу, хлеб. Шапошников скинул с плеч кафтан, расстелил под кровлей, снял шапку, пошарил глазами по стене, где должно быть иконе, указал на восток и начал читать «Отче наш».

После молитвы работные отполдничали, мастер прилег отдохнуть. Тимофей вытащил потрепанную книгу, Сысой с Васькой, покуривая, думали, чем бы заняться. И тут на батарее у входа в бухту громыхнула мортира, ей поддакнул фальконет на сторожевой башне.

Задремавший, было, Шапошников поднял тяжелую голову. Баранов распахнул дверь полуземлянки, выскочил в шляпе и сюртуке на одном плече, с подзорной трубой подмышкой. На ходу одеваясь, побежал к сторожевой башне. Из казармы выскочила с ружьями караульная смена, полезла на стены крепости.

Со смотровой площадки свесился Агеев:

— Парус какой-то в заливе!

Баранов забрался наверх по скрипучей лестнице, сдвинул шляпу на затылок, приложился к подзорной трубе:

— Вроде, галиот, — пробормотал. — Чей?

— Должно быть к Лебедевским на Нучек шел, — шепелявя беззубым ртом, подсказал старовояжный с фузеей в руках.

Управляющий отдышался, протер стекла трубы рукавом рубахи, снова, приложился, щуря другой глаз, смотрел долго, с упора на локти.

— Наш, «Три Святителя», — пробормотал удивленно. — Что за чертовщина? — постоял, задумчиво покусывая ус.

Галиот прошел через бухту, развернулся и, сбросив паруса, коснулся бортом причала. Разогнав кадьяков, готовых плясать по любому поводу, Баранов протиснулся вперед.

— Колоши окружили под Якутатом, байдар до ста, — пробасил Иван Поломошный, свесившись с бака, Баранов бровью не повел в его сторону.

Спросил хриплым голосом:

— Что случилось, Гаврила Логинович?

Прибылов раздраженно поскреб бороду, засопел:

— Купца спрашивай, чего случилось!

Баранов стоял, широко расставив ноги, не мигая, смотрел на морехода. Тот поежился под пристальным взглядом, выругался. — Не захотел высаживаться, луженая глотка. Что же мне, силком его на берег выпихивать?.. За тобой пришел, надо возвращаться, а то Ваньку с артелью перережут. — Помолчав, виновато, добавил: — Ильюхи Родионова с людьми на мысу в фактории уже не было. Должно быть, к Кускову подались. И наши стрелки там высадились…

Поди продержатся вместе-то…

В горле у Баранова заклокотало. Двумя руками он ухватился за края треуголки, с треском напялил ее до самых ушей, застонал, но тут же взял себя в руки. Обернувшись к дружкам, прохрипел:

— Собирайте всех!

— Нам-то что делать? — подошел выборный от ссыльных каторжников.

— Портки постирать и снова на галиот!

— Отдохнуть бы надо! — подбоченившись, заявил Поломошный.

— На кладбище! — зло ответил Баранов. — Если сподобитесь быть похороненными по-людски.

— И чего озверел? — вполголоса возмущались поселенцы.

Лицо оскорбленного приказчика пошло пятнами, он вытянулся, так что ростом почти сравнялся с Барановым, и заявил раскатистым голосом:

— Я требую отдыха своим людям! — Баранов глядел мимо, делая вид, что не замечает его. Это привело приказчика в бешенство.

— Александр Андреевич! — смущенно пророкотал иеромонах Ювеналий. — Если мы и допустили промах, неужели настолько серьезный?

Баранов сорвал с головы шляпу, швырнул ее на мощеный причал, закричал, багровея:

— Молите Бога, чтобы наши в Якутате были еще живы. Иначе завтра перебьют Лебедевских, а послезавтра нас.

— Помилуйте, но кто же здесь нам опасен? Не туземцы ли с алеутами?

Весьма милые люди.

— Они, милые, и перебьют. И вместе с рубахами снимут кожи! — Баранов осекся, взял себя в руки, поднял треуголку, выбил ее о колено, холодно откланялся и зашагал в крепость.

Через четверть часа полторы сотни старовояжных стрелков и новичковказар собрались в казарме. Всех работных кадьяков удалили из крепости.

Баранов в сыром сюртуке влез на китовый позвонок:

— Господа! Поселенцы, посланные в Якутат, проявили перед колошами преступную слабость. Не вам объяснять, какая последует расплата. Мне нужны полсотни удальцов. Выходим в море сегодня на галиоте и галере. Охрану крепости доверяю отставному прапорщику Чертовицыну… Караулы утроить, кадьяков без досмотра в крепость не пускать. Якутатских заложников держать в аманацкой избе под охраной, кормить хорошо, но держать взаперти.

Измученную скотину, к ее великой радости, снова свели на берег и угнали в избу-одиночку к затворнику Филиппу Сапожкову.

«Три Святителя» и галера «Святая Ольга» вышли из Павловской бухты в полночь. Васька с Сысоем ерзали на жесткой тесаной банке, налегая на весло.

Лишь на рассвете на галере поймали попутный ветер и подняли парус. Гребцы попадали под лавки. Судном правил протрезвевший компанейский штурман Герасим Измайлов. На его щеках, посеченных морщинами, золотилась недельная щетина, поверх сюртука была надета алеутская камлея из сивучьих кишок, голова покрыта котиковой шапкой. Ветер трепал его длинные, распущенные волосы. Помня недавние обиды друг на друга, один хмур, другой угрюм, Измайлов и Баранов лишь изредка перебрасывались словами и только по делу.

При равномерном покачивании галеры под парусом управляющего сморил сон. Он втиснулся в низкую каюту, лег, не раздеваясь, и быстро уснул.

Измайлов, как все старовояжные, умеющий работать и гулять сутками, остался на корме один. Вскоре галеру обошел галиот с Гаврилой Прибыловым на штурвале. До Чугацкой губы суда дошли при хорошем ветре и пологой волне.