Олег Слободчиков - Заморская Русь

Фактория была пуста, хотя еще не сожжена и даже не разграблена.

Старовояжные стрелки осмотрели следы и решили, что здешние зимовейщики подались в Якутатскую одиночку. Мыс был тих и пустынен. Тускло светило осеннее солнце, на каменистый берег набегала неторопливая волна прибоя.

Дурманный дух хвойного леса и вечных льдов тек с гор, мешаясь с запахом океана.

Васька по-хозяйски высматривал берег, покрытый лесом, елани с упавшими без хозяйской руки высокими травами. Прохор тоже был здесь впервые, озирался и с восторгом бормотал:

— Благодать, как у нас, на Алтае! Не то, что промозглый Нучек!

— Поди, озимые до стужи вызреют, — рассуждал Василий. — У нас на Дмитра куда как холодней.

Покрейсировав среди скалистых островов, покрытых хвойным лесом, суда вошли в небольшой залив, со всех сторон защищенный от ветров. Он был открыт мореходами Измайловым и Бочаровым и назван ими Якутатом. С юга виднелись белый утес острова и заливные камни. К северу, насколько хватало глаз, тянулись горы покрытые лесом и снегом. Выше всех вздымалась вершина Святого Ильи. Три ледниковых языка сползали с нее в залив. Над Якутатской крепостицей был приспущен трехцветный флаг. Вокруг укрепления дымили костры осаждавших. Увидели корабли, они убежали в лес, скрываясь за деревьями, поглядывали, что будет дальше. Ни якутаты, ни байдарщики пришедшие морем следом за галиотами и галерой, не решались напасть первыми.

Весть о том, что в Якутат прибыл Баранов, облетела залив и собравшиеся тут народы. Часть якутатских индейцев засомневалась в успехе грабежа и под насмешки сородичей ушла в свои селения. На землях ситхинских индейцев русичей никогда не было, но ситхинцы были не прочь пограбить как их, так и сородичей. Из-за заносчивости другие роды едва терпели их у себя: старых распрей и обид было много с обеих сторон.

Галиот, галера и пакетбот, насколько смогли, подошли к берегу. С нагородней махали шапками. Полоскал на ветру приспущенный флаг.

— Потери у Ванечки! — Баранов снял треуголку и перекрестился. — Слава тебе, Господи! Успели!

Ворота одиночки были завалены изнутри. С частокола спустили лестницу, по ней слез Кусков и несколько стрелков с ружьями, побежали к берегу.

Баранов проворно соскочил на сушу из ткнувшейся в песок байдары.

— Дождались, слава Богу! — Иван Кусков, глазастый и губастый, так исхудал, что ветер трепал на нем просторный кафтанишко в черных подпалинах.

— Помер кто? — обнял друга и главного помощника Баранов.

— Леха Черный. Бревном придавило. Мучился долго. Еще не хоронили.

Прими Господи!!

— Родионов с людьми у тебя?

— У меня, недели с две как пришли…

— Слава Богу!

Отощавшие промышленные с душевным трепетом обступили иеромонаха Ювеналия. Прямо на берегу он начал молебен о благополучном прибытии. Не видя ярости в действиях русских стрелков, индейцы спустились по склону к кромке леса и снова стали жечь костры, их байдары шныряли у входа в бухту.

До полуночи иеромонах отпевал и исповедовал. Уже среди ночи протиснулся в тесную землянку передовщика, похожую на корабельную каюту.

Кусков усадил его на нары, смущенно представил сожительницу:

— Моя домоправительница, Екатерина Прохоровна.

Молодая простоволосая креолка в европейском платье плутовато и насмешливо смотрела на монаха порочными глазами.

— Сожительница? — строго проворчал Ювеналий.

Кусков смутился больше прежнего, девка блудливо усмехнулась.

— Исповедовал твоих татей, — устало пророкотал монах, подавляя зевоту. — Накопили грехов, как блудливые псы блох, — без прежней строгости поднял закрывавшиеся глаза, взглянув на серебряный крестик на открытой, гладкой женской шее, пробормотал: — Обвенчаю!

Девка поджала губы, искоса взглянув на Кускова. Ювеналий встрепенулся:

— Совсем разум потерял — какое венчание без причастия? Антиминса-то нет… — Через силу выпив чашку чаю, пожаловался: — Сил нет! Отпустишь грех, будто кровь потеряешь.

— А ты ложись, батюшка, отдохни!

— А вы где? — осматривая узкие нары и тесную конуру, спросил монах.

— На галиот пойдем!

— Темно уже, не дай Бог, перехватят дикие, — свесил кудлатую голову Ювеналий: — Ты вот что — брось-ка на пол шкуру, я возле печки лягу, Катя — на нарах, а ты лезь под них, поспишь на дровах.

Екатерина с Иваном переглянулись, монах перехватил этот взгляд, нахмурился:

— Знаю, во блуде живете, но чтобы при мне под одним одеялом — не позволю… Опростились тут, — проворчал, часто зевая.

— Да как же, батюшка, гостя дорогого на пол? — испуганно запричитала Катерина. — Ложись со мной, не прельстишься ведь бедной сиротинушкой?!

Глазищи на лице Кускова хищно сузились, толстые губы вытянулись в нитку и побелели.

Монах и вовсе клюнул носом. Вздрогнув, поднял сонные глаза:

— Чего мелешь, бесстыжая?! — пролепетал. Сдернул с нар медвежью шкуру, бросил у печки, улегся и через минуту захрапел. Сквозь сон уже услышал приглушенные «уп!» и «ой!», но сил открыть глаза не было.

Утром Кусков, кряхтя, выполз из-под нар. У Катерины под глазом темнел синяк, но она, ничуть не смущаясь, добросердечно улыбалась монаху. На его вопрос беззаботно ответила:

— Впотьмах зашиблась, батюшка!

Наутро все, кроме караульных, стали крепить и расширять стены крепостицы. Баранов снарядил и послал три посольства в разные якутатские селения к знакомым тойонам. С посольствами — подарки. Почетными послами были креолы, у которых разговор с индейцами получался лучше.

К вечеру в расширенную крепостицу явились два посольства с незначительными, но ответными подарками, третье — избитым и раздетым. На другой день в первые два селения было отправлено почетное посольство со щедрыми дарами, в третье собран отряд из семидесяти стрелков.

Лазутчики немирного селения тут же донесли, сколько воинов собирается в карательную экспедицию. Индейцы знали, что Бырыма не простит оскорбления и немирное селение было набито мужчинами близких родов. Все были хорошо вооружены выменянными у бостонцев ружьями. До пяти сотен воинов потрясали ими и уверяли тойона, что перебьют косяков как котов, Бырыму поймают живьем и добудут великую славу. Селение даже не пыталось строить оборонительных сооружений, спокойно поджидало нападавших возле барабор и летников.

Отряд Баранова высадился на открытом месте в полуверсте от них. Галиот встал на рейде, перенеся пушки на один борт. Герасим Измайлов с пятью надежными стрелками поставил галеру возле берега. Промышленные выстроились квадратом в две шеренги. В середине — Баранов с пушкой и Ювеналий. Ощетинившись штыками, под барабанную дробь отряд двинулся к селению. Обстрелянный Прохор подбадривал Сысоя с Васькой: