Олег Слободчиков - Заморская Русь

— Я помню тебя, — сказал одному из них Баранов. Лицо его было печальным и хмурым. — Три года назад ты привозил меха на Нучек и зимовал возле крепости. Я всегда относился к тебе с большим уважением, как к лучшему колошскому другу…

Старик, польщенный вниманием знаменитого гостя, опустил голову. Ему уже и впрямь казалось, что пара случайных встреч с русским тойоном были дружбой.

— Твой сын и племянник оскорбили меня, глубоко оскорбили! — покачал головой Баранов. — Даже не знаю, как теперь быть: мстить твоему сыну не могу из уважения к тебе, уважать тебя, как прежде, не могу из-за оскорбления твоим сыном.

Старик был растроган. Баранов же долго разглагольствовал о том, что и он уже и сам не молод, а хулиганские выходки некоторых колошей не дают долгожданного покоя. Наконец, одарив старика, он добился обещания, что тот сам накажет виновных. Затем Баранов нашел шамана с главным тойоном якутатов, лаской и угрозами склонил их вновь присягнуть и больше не нарушать клятвы.

Вокруг иеромонаха толклись осмелившиеся выйти из леса воины.

Благословляя пребывающий во тьме народ, Ювеналий читал молитвы и жег благовонный ладан перед восхищенными слушателями. Толмач-креол Игнатий Бочаров то и дело сбивался, не умея перевести сказанное на местный язык: мычал и краснел, понукаемый то дикими, то иеромонахом.

Не задерживаясь в Угалягмуцком селении, отряд погрузился на суда и ушел в Якутатский залив. Вскоре от ближних селений явились почетные послы с подарками: три посоха, украшенные орлиными перьями и обвешанные бобровыми шкурами были преподнесены управляющему. Послы предлагали выдать аманат, уверяли, что у них нет пленных белых людей и просились в подданство к русскому царю.

Тойон Акойского жила прислал подарки и аманат-заложников, среди которых были его дочь и племянник, передавал через них, что желает принять русскую веру. Оставив заложников в Якутатском поселении, уже на другой день галера с монахом на борту ушла в Акой. За ней следовал пакетбот «Святой Георгий» под началом Григория Коновалова. В пути усилился ветер, поднялась крутая волна с запада. При начавшемся отливе суда не решились войти в устье реки, где стояло селение. Посольство, монах и охрана сели в байдары, выгребли к берегу и были встречены акойцами с большим почетом.

Природным русским людям и креолам не дали выйти из лодок — их подхватили на руки и донесли до селения. Как это принято у индейцев по всякому поводу, для гостей плясали, тойон угощал их палтусиной, еловой корой мешаной с голубицей и жиром, одаривал бобрами, каялся, что его воины в прошлом году напали на русский лагерь, а захваченные тогда в плен алеуты были проданы народам, жившим дальше бухты Чильхат и там, по слухам, умерли.

Выбрав в крестные отцы спокойного, добродушного отставного прапорщика Родионова, и тронув искренним покаянием отца Ювеналия, тойон крестился под именем Павла Ильича Родионова.

Щедро одарив акойцев, стрелки с иеромонахом вернулись на суда и взяли курс на ближайшее жило, не высказавшее ни враждебности, ни приязни.

Родионов и Коновалов по своему почину хотели обаманатить индейцев, державших хитрый нейтралитет, но, высадившись на берег, в селении никого не нашли. Стрелки обыскали пустые бараборы, взяли рыбу и мясо, оставив бисер в обмен на продукты. Из леса доносились лай собак и плач детей.

Полтора десятка стрелков с ружьями пошли туда по тропинке. На них с ревом налетели индейцы с размалеванными лицами.

Отряд отбился штыками и отступил к берегу, но толмача, Игнатия Бочарова, замешкавшегося возле ручья, закололи кинжалами. В тот же день какнауцкий тойон этого селения прислал посольство с дарами, и велел передать, что толмача убили не они, а ситхинцы, озлившиеся дружелюбием сородичей к косякам.

Слух о Баранове и белом шамане уже полз по селениям, внушая суеверный ужас. Объединение раскололось. Ситхинские индейцы, проклиная якутатских сородичей, ушли на лодках к югу. Чугачи и медновцы выслали посольства с подарками и заверениями в верности. Мятеж был подавлен. Стрелки лебедевской артели ушли на Нучек, шелиховские получили заложников из близких к укреплению селений и взяли курс на Кадьяк. Иван Кусков с Екатериной возвращались в Павловскую крепость, но обвенчаться не могли и там. Иван подобрал Екатерину в Охотске, замужней, вывезенной с островов матросом и брошенной. О том, жив ли ее венчанный муж и где он, они не знали.

В Якутатсккой крепостице, превращенной в укрепленный редут, остались приказчик Иван Поломошный, часть каторжных томских крестьян с женами, стрелки из сводных партий Куликалова и Пуртова, Демьяненкова и Кондакова.

На обратном пути шелиховские галера с галиотом зашли в Кенайский залив и на полуострове между Аглицкой и Кочемакской бухтами задержались, оставив часть отряда, монаха Ювеналия и мастера Шапошникова. Еще в прошлом году там была найдена медная руда и срублена одиночка с нагороднями по-промышленному. Здесь, в избе-одиночке Баранов устроил всем участвовавшим в якутатском вояже праздник. Пока монах с мастером бродили по полуострову, осматривая месторождение, стрелки пировали.

Баранов поднес Сысою чарку.

— Верная у тебя рука, ушкуй: что десница, что шуица, одна другой не хуже.

С поклоном потянулся Сысой к чарке, выпил, хмелея, стал похваляться:

— Велика важность с накладных волосьев макушку стричь. Натянуть бы на тебя, Андреич, боярские штаны-лосины, я б те стыдно место побрил. В этихто, — кивнул на суконные штаны, заправленные в сапоги, — оскопить могу… — И захохотал!

Баранов побагровел, глядя на юнца. За столом притихли, думая, что казар намекает на молодую аманатку, подсунутую акойским тойоном. Васька Труднов навалился грудью на стол, хрястнул тоболяка под глаз — Сысой вместе с лавкой улетел в угол. Но испитая оловянная кружка осталась у него в руке.

Ей он и звезданул Труднова в лоб. Удар был не сильный, но ручьем хлынула кровь. Дюжий Медведников с Баламутовым вскочили, заломили Сысою руки и вышвырнули за дверь.

— Хрен с вами! — крикнул он, сплюнув кровью, поднялся на ноги. — Чтобы я, крестьянский сын, говорил с оглядкой на ваши кулаки?! Не бывать тому! А вы псы и холопы!

Он ждал, что следом вылетит Васька Васильев. Пошатываясь, удивленно потоптался на месте и, не дождавшись дружка, ушел спать на галеру. Утром Васька сопел рядом с ним. Вспоминая пирушку, ворочая во рту иссохшим языком, Сысой подумал: «И чего я так озлился?» Вспомнил, что Баранов, хваля его, сказал: «Мне такие нужны!» С того все и началось. Сысой пощупал затекший глаз и с удовольствием припомнил, что Труднов за это поплатился.

Засветло уже в каюту протиснулся сам Баранов в канифасной камлайке и бобровой шапке: немецкую одежку он сложил в мешок как только ушли из Якутата. Посмотрел на Сысоя, посочувствовал: