Олег Слободчиков - Заморская Русь

Возле Нучека увидели до двух десятков больших байдар: якутатских, медновских и чугацких. Кто есть кто было видно издалека по форме лодок и по посадке гребцов.

Подняли отдохнувшего Баранова. Он выбрался из тесной каюты, щелкнул подзорной трубой, поводив ей, выругался:

— Плохи дела коли эскимосские племена Собаки объединяются с колошскими племенами Ворона.

Галиот и галера вошли в закрытую бухту Константиновской крепости. По всему видно было, что лебедевская артель ждала осады. Узнав шелиховских партовщиков им салютовал фальконет с проездной башни. Ворота распахнулись, управляющий артелью, Григорий Коновалов, высокий, статный, с окладистой каштановой бородой по груди, вышел встретить прибывших. За ним на берег высыпала толпа лебедевских головорезов, вооруженных фузеями, тесаками, английскими пехотными ружьями.

Григорий по сходням поднялся на галеру, скинул шапку, поклонился Ювеналию, приветливо кивнул Баранову, увидев Измайлова, служившего прежде в лебедевской артели, поликовался с ним со щеки на щеку. Следом за Коноваловым на борт поднялись несколько промышленных, высматривая знакомых.

— Прошка… Егоров?! Ты, что ли? — привстал с банки Сысой.

Окликнутый обернулся, удивленно пошарил глазами по лицам гребцов и радостно вскрикнул:

— Слобожанин?

Всего-то неделю они пробыли вместе в Бийском остроге, но здесь, на краю света, встретились как родственники. Прошка потянул Сысоя за собой:

— Терентий и Ульяна в крепости, пойдем, они обрадуются.

— Андреич, друга нашел, — светясь лицом, Сысой схватил управляющего за рукав. Васька за его спиной смущенно перетаптывался с ноги на ногу, показывая, что он тоже не прочь сойти на берег.

— Час простоим, не меньше! — кивнул Баранов. — Ступайте с Богом. Только водки не пейте — выпорю!

На берег сошли и другие промышленные, имевшие в Константиновской крепости друзей и врагов.

— Сидим, как крысы в погребе, — жаловался Прохор. — Чугачи обнаглели: крадут, задирают. При поварне — прислуга, совсем старик, из жалости взяли в работные, и вдруг, ему слово — он три, к нему с улыбкой — он с кулаками.

Старик этот появился на Нучеке доброй волей и нанялся каюром. По слухам, тяжело болел в родном селении. Кадьяки и чугачи, в отличие от алеутов, сжигали жилье, считая его оскверненным, если под кровлей кто-то умирал, больных выносили за селение и забрасывали хворостом, как покойников, хотя несчастный, бывает, с неделю лежит живой, стонет под дождем и снегом. Так родственники поступили и с этим чугачем, но он поправился и по обычаю своего народа начал новую жизнь.

У чугачей — в обычае меняться именами с близкими друзьями, и не только именами, но судьбой и семьями. Старику в крепости приглянулась огромная собака управляющего по кличке Саргас. Он пришел к Коновалову и попросил разрешения породниться с его псом. Григорий, смеясь, разрешил, и Саргас стал ходить в гости к Шугачу, принося ему собачьи лакомства. Однажды старик приплелся в землянку управляющего, когда того не было дома. Пес, рыча, повалил его на землю и, угрожая перекусить глотку, держал так до прихода хозяина. После этого «Саргас»- человек смотрел на побратима — пса печально, вздыхал и качал головой, опасался, побаивался, но заботился о нем, как прежде… Но даже такой каюр, живущий на иждивении артели, всем своим видом стал показывать ненависть к русским людям.

Узкими проходами Прошка провел Сысоя и Василия в казарму.

— Ульяна! — окликнул девицу, кашеварившую у каменки. Та обернулась, бросила ухват, повисла на шее у Сысоя, визжа от радости и притопывая, вдруг застыдилась, взглянув на Васильева, стоявшего за плечом дружка. Стерла со щеки сажу, перекинула с плеча на плечо золотую косу:

— За стол садитесь, гости дорогие, — смущенно поклонилась. — Я вас блинами накормлю.

Васька тоже стоял с каменным лицом, разглядывая низкий потолок.

— Чего оробел? — Сысой толкнул земляка в бок. — Это рудничные мещане Бийского уезда.

Кем-то из доброхотов оповещенный, в казарму вошел Терентий Лукин: борода в пояс, длинные как у попа волосы распущены по плечам и стянуты по лбу ремешком. Сысой поднялся, кланяясь:

— Будь здоров, Терентий Степанович! Помнишь ли по Бийскому острогу?

— Не узнал бы, — ласково привечал Сысоя Терентий, — повзрослел, покрасивел… Ульяна, выдадим тебя за него?

Ульяна хмыкнула, сорвавшись с места, а Сысой, вспомнив о доме, помолчал, болезненно морщась, сказал со вздохом:

— Женат уже!

— Тогда каким лядом сюда занесло? — удивился Лукин. — Помню, из богатой пашенной семьи. Думал Ульяна тебе в Бийском приглянулась.

— Судьба, — опять вздохнул Сысой.

— Ну и быстры тоболяки?! — Прохор с Ульяной глядели на него с недоумением.

— А Васька холостой! — улыбнувшись, Сысой указал глазами на обмеревшего дружка, стараясь его расшевелить — Его можно женить, если у вас своих женихов мало!

Ульяна сорвалась с места. Васька стал темней свеклы, взглянул на смеющегося дружка — будто хотел убить. Сысой знал его с малолетства, но впервые увидел другими глазами, со стороны. Он был нетороплив, степенен и кряжист, как большинство крестьянских детей, которых наметанный глаз легко примечал среди разношерстного служилого сброда. В Ваське не было ни лихачества, ни удали, ни пронырливости, обычных для казачьих и солдатских детей. Русые волосы, круглое лицо, шелковистая молодежная бородка, ровно покрывала щеки. Рубаха, шапка, бродни, — все изрядно поношенное, но сидело на нем ладно, дыры подшиты ровными и даже красивыми заплатами.

Поглядывал Сысой и на Прохора. За год на промыслах он сильно переменился: стриженая борода не по возрасту густа, одевался как все, не первый год живущие на островах: во фланелевую рубаху без всяких вышивок и оберегов, в сапоги и парку. Лишь преогромный крест, клацавший на груди, остался от рудничного парня, приведенного в Бийский острог. На нем была дорогая, лихо надорванная шапка, из сапога торчало сено, ворот рубахи без пуговиц лихо распахнут. Небрежным махом он скинул парку и шапку, швырнул на нары, пинком подвинул китовый позвонок, плюхнулся на него.

Ульяна поставила на стол горку намасленных блинов в простой деревянной плошке без росписи и украшений.

— Ешьте, гости дорогие! — Поклонилась, постреливая на Ваську быстрыми скользящими взглядами.

Константиновцы снарядили свой пакетбот с двумя десятками стрелков.

«Эскадра» из трех судов пошла вдоль берега Чугацкой губы, показать силу и единство «косяков». Затем, от устья Медной реки, три судна двинулись на выручку Якутатского укрепленного поселения.

Байдары индейцев на сближение с караваном не шли, но следовали за судами на безопасном расстоянии. Так, в их сопровождении, галиот, пакетбот и галера подошли к мысу святого Ильи, где, сверкая белыми склонами и ледовыми трещинами, до самых небес вздымалась дивная гора. Сысой задирал голову, глядя на хребет, о котором слышал с детства и который представлял выше куполов Тобольского кремля, пока не увидел камчатских двуглавой и Вилючинской гор. Но на них он смотрел издали. А эти — вот они! Трепыхалось в груди сердце и казалось, бормочет за плечом покойный дед Окулов, бывший здесь больше полувека назад.