Олег Слободчиков - Заморская Русь

Русские стрелки ели только печеные ласты, алеуты и кадьяки на природной пище толстели как нерпы, лоснились от хорошей жизни. По обычаю предков во время промыслов они не мылись, не меняли одежды и не стирали ее. Стирка и мытье русичей вызывали у них суеверный ужас. Потому стрелки старались делать это реже. Гнило мясо, смердили партовщики, чайки лениво выклевывали глаза брошенных туш.

Позже на лайдах появились морские коты. У этих старики и вовсе дурно пахли. Черные, грудастые, они были скандальней сивучей, при том, спесивы, как индейцы. Кот лучше погибнет, чем уступит свое место человеку или зверю.

На людей они бросались без страха и между собой грызлись с утра до ночи.

Иные дрались до смерти, нанося друг другу раны зубами.

День за днем, месяц за месяцем продолжался промысел. У русских стрелков охотничий азарт быстро пропал, они только руководили промыслом, судили споривших из-за добычи и принимали компанейский пай мехов.

Тимофей всегда старался увильнуть от бойни и шкурения, но к обязанностям старосты относился строго: на справедливость пайка никто из партовщиков не жаловался, кадьяки и алеуты возмущались лишь тому, что он придирчив к компанейским мехам, которые принимал, заставляя по нескольку раз мездрить их.

Близилась осень. Созрела черника. Все ходили с черными зубами и пили ягодный отвар. Настала пора туманов, солнце подолгу задерживалось за ледовой стеной гор, а то и не показывалось целыми днями. Партия разделилась на два лагеря: в одном Кочесовы, в другом передовщик — Сысой, староста — Тимофей.

Как-то на рассвете на большой байдаре молодые промышленные пошли к кочесовскому стану, чтобы отвезти пуд муки. Едва отошли от своего острова — потянуло сыростью и хмарью, на воду выкатился туман. Сысой с Тимофеем налегли на весла, берег был всего в четверти версты от них, но пропал из вида.

Не беда. Держали курс по движению воздуха, а туман становился все гуще, плотней и так залепил глаза, что уже неясно виделись лопасти весел.

Промышленные гребли пока не взмокли. Давно пора бы быть земле, но ее не было. Сысой резко опустил весло, обернувшись, пристально взглянул на товарища. У Тимофея глаза растерянными. Ни слова не говоря, тоболяк набрал в грудь воздуха и крикнул:

— Васька! Афоня! Э-ге-гей! — Долго крутил непокрытой головой, прислушиваясь. Слабый незнакомый голос откликнулся где-то за спиной.

Сысой стал разворачивать байдару. Тимофей послушно подгребал: — Э-ге-гей!

Теперь ответный клич прозвучал совсем в другой стороне.

— Нечисть водит! — Плюнул Сысой. — Самая подходящая погода… Ну-ка пальни из пистоля!

Тимофей скрипнул пружиной, взводя курок. Жаль было свинцовую пулю, да что теперь?! Туман будто проглотил выстрел — звук показался слабым и тихим.

— Как у касатки в брюхе! — проворчал Сысой, прислушиваясь.

Справа раздался не то ответный выстрел, не то эхо. Тимофей взглянул на товарища, глазами спрашивая, что делать?

— Погоди, — пробормотал Сысой. Сунул руку за пазуху, вытащил складни, которыми благословили в доме на дальнюю дорогу, крестясь, прочитал молитву, трижды приложился. Тимофей вытаращил глаза от удивления: в тумане прорвалось окно и совсем близко показались очертания берега.

— Вот она, молитва материнская! — воскликнул Сысой.

Но туман тут же заткнул брешь. Двое налегли на весла, гребли изо всех сил, уже стали опасаться, чтобы не удариться о камни. Но, не было берега.

— Тьфу, зараза! — выругался Сысой. — Где-то поблизости раздался приглушенный хохот. — Точно, нечистый водит! — Перекрестился. — Не постимся, вот и потешается.

— Баклан, наверное! — осторожно возразил Тимофей и простонал: — Может быть, подождать, когда рассеется?!

Сысой, не оборачиваясь, продолжал грести.

— Пр-р-рападешь! — приглушенно раскатился по воде голос нежити.

— Тьфу, тебе в роги и в дышло! — Сысой бросил весло, снова достал складни, но сколько ни бормотал, ни прикладывался к ним, туман не прорывало. Оставив складни поверх камлеи, он полез в карман за набитой с утра трубкой, которую хотел выкурить в лагере у Кочесовых.

Тимофей подождал, когда товарищ высечет и раздует огонь, тоже полез за носогрейкой. По морю шла зыбь — спокойная, пологая, какой не может быть вблизи берега. Байдара, покачиваясь бортом к волне, медленно опускалась и поднималась.

— Похоже, унесло в море, — тихо сказал Тимофей.

Сысой, дымя трубкой, обернулся к нему, спросил в упор:

— Что делать будем, адъюнктс-грамотей?

— Ждать!

— А потом?

— Рассеется туман, оглядимся, горы в хорошую погоду далеко видно.

— Тогда можно доспать! — Молодецки приосанился Сысой, но оба подумали об одном: «Не прав ли шаман? Двое из партии должны пропасть, и они русичи!» — Тьфу! — опять выругался Сысой. — Накаркал, пес смердячий. Чтоб ему…

Старое пугало!

Тимофею вспомнилась книжная лавка, сытая однообразная жизнь, в тепле и уюте, мечты о жизни иной. И вдруг он ощутил, что рисовавшаяся там его воображению героическая гибель будет так обыденна, что никого не удивит и не потрясет.

— Как глупо все! — сказал вслух и сунул остывшую трубку за голенище.

— Что глупо? — обернулся Сысой.

— Такими трудами и муками притащиться на край света, чтобы накормить своим телом каких-то глупых рыб!

Сысой вдруг рассмеялся.

— Ты чего? — спросил Тимофей.

— А так! — тряхнул длинными волосами, смахнув их с лица. — Стал бы нечистый тратить столько сил, возясь со мной, чтобы так вот, сразу и утопить.

Еще и нагрешить толком не успел. И он запел во весь голос старую казачью песню.

— Ты чего? — опять спросил Тимофей.

— А чего нам? Мука есть, порох, пули, лук со стрелами. Жаль, пресной воды не прихватили.

Ненадолго повеселел и Тимофей: не век же быть туману.

Спали они сидя, или скорчившись на дне байдары, сыро и неудобно, а туман не редел. Пробовали жевать муку без воды — показалось хуже юколы. И то не беда: что им, зиму голодавшим, не поесть день-другой?

В тумане незаметно погас день, не стало видно, ни весел, ни воды, только слышался плеск океана. Среди ночи Тимофей разбудил товарища:

— Гляди-ка!

Над ними было чистое звездное небо.

— Не заметили, как туман разнесло, — удивленно прошептал Тимофей. — Закрыл глаза — ничего. Открыл — чистота, будто сон.

Черная поверхность воды сверкала и искрилась отражением звезд.

— Красота! — пробормотал Сысой, спросони мотая головой. — Вдруг мы на том свете?

Тимофей, озираясь, и сам усомнился, в каком из миров находится.

Поежившись, возразил:

— Сыро и холодно! Значит, на этом…

— Умный! — восхищенно прошептал Сысой. Задрал голову, отыскал Кичиги, указал рукой: — Туда плыть надо! Вот и согреемся!

— С Богом! — взялись за весла.