Олег Слободчиков - Заморская Русь

Потревоженные птичьи стаи с криками кружили над островом. Землетрясение было не в диковинку промышленным, пугала близость скал, которые при сильном толчке могли обрушиться.

Несколько мгновений была тишина. Сысой успел намотать кушак и сунуть за него топор. И тут земля задергалась с новой силой. Он наклонился, хватая ружье, вдруг Тимофей закричал не своим голосом, босой, сиганул к седловине.

Сысой бросил взгляд на пещеру и сам взвыл. Из-под каменного свода, не спеша, выползала байдара с веселым алеутом. Покойник сидел, развалившись, скалил желтые зубы и потряхивал лохматой головой. Байдара, качаясь на трясущихся камнях, разворачивалась в сторону костра.

Сысой выстрелил. Заряд картечи снес иссохшую голову, но тело в лодке продолжало двигаться. Казалось, алеут шарил перед собой руками, пытаясь нащупать копьецо. Сысой опять закричал, но сумку с патронами подхватил и кинулся на скалы следом за Тимофеем. Задыхаясь, догнал его возле седловины.

Камни сыпались вниз и падали в воду, чудом не задевая приготовленной к плаванию байдары. Безголовый алеут на лодчонке съехал с площадки и завалился на бок. Сысой надорвал зубами патрон, забил его в ствол. Тимофей затрясся от смеха.

— Это же от колебаний земли лодка поехала под уклон!

Сысой уже подсыпал пороха на полку из рожка, закрыл ее и взвел курок.

— Сейчас как полезут один за другим, — пробормотал, стуча зубами.

Тимофей загоготал громче:

— Они же сушеные!

Сысой побагровел от досады:

— Что же ты босым бежал и орал дурниной?

— Не знаю, — искренне удивился Тимофей, вздрагивая от неестественного смеха.

Птицы тучей кружили над островом, на лайде не было котов. Одиноко торчал крест на отмели. Но вот некоторые из птиц стали осторожно садиться на скалы.

— Кончилось! — Поднялся на босые ноги Тимофей. — Надо выводить байдару. Слава Богу, цела.

— Не-е-е, я туда не пойду! — замотал головой Сысой. — Ты ученый, ни в сглаз, ни в чох не веришь, иди, пригони ее на лайду, я тебя отсюда прикрою.

Вдруг полезут из дыры?! Хорошо, что у них кожи пересохли, водой нас не догонят…

Тимофей, посмеиваясь, стал спускаться, размахивая руками, хватаясь за камни, осторожно ступая непривыкшими к босой ходьбе ногами.

— Пистоль подбери, мещанин переученный! — крикнул вслед Сысой. Его злило, что товарищ хихикает.

Тимофей возле костра обулся, стянул к воде байдару, сложил в нее муку, одежду. Хотел уже сесть за весло, но вернулся, взял на руки обезглавленного алеута и потащил в пещеру.

Сысой закричал.

— Ты же испоганился?! Как с тобой есть из одного котла?

Тимофей взглянул на него снизу, улыбаясь, пополоскал руки, хотел наполнить пресной водой сивучий желудок.

— Стой! — закричал Сысой и стал спускаться: — Не тронь ничего погаными руками!

Он сам набрал воды, заставив Тимофея оттирать руки морской травой и полоскать. При том, бормотал молитвы от осквернения. Взошло солнце. На море был штиль. Промышленные вывели байдару из закрытой сумеречной бухты и, щурясь от солнца, пошли вдоль берега к кресту.

— Четвертый день болтаемся! — Обернулся к товарищу Сысой. — В партии нас, поди, уже отпели. Прошка с Ульяной опечалятся, да и Васька Васильев тоже, — вспомнил дружка и почувствовал, что нет больше обиды в душе.

Встали перед глазами домочадцы, какими видел их последний раз: мать в тяжелом платке, Фекла, побежавшая за санями. И вдруг стало страшно, что они узнают о его гибели. Он снова обернулся: — Таракан, слышишь? Погода хорошая, выбираться надо. Сюда и двадцать лет может никто не приплыть, чего ждать?

— Надо выбираться, — согласился Тимофей. — А ты знаешь, в какую сторону?

— Туда! — указал веслом на восток Сысой. — Не меньше двух суток плыть.

Надо еды запасти и воды.

Они высадились возле креста, развели костер на прежнем месте. Тимофей стал печь хлеб, Сысой ушел добыть гусей и уток.

К полудню припас был готов, но выйти в море в ночь они не решились.

Лежали на песке, отсыпались впрок, ели и пили в расчете на предстоящее испытание. Миловал Бог — стояла тихая погода, океан ласкал, обнадеживал.

Прошла ночь. Свет костра плясал на кресте, раскинувшем крылья над скитальцами, как птица над гнездом. Порхала душа православная, наперед зная предстоящий им земной путь и его смысл. Рассвет был тих, океан спокоен, холодя лица, веял ветерок, гремел окатышем прибой. Сысой скинул парку, зевнул, потянулся, перекрестился. Встал и Тимофей, посмотрел на море, потом на товарища. Не желая терять времени понапрасну, они не стали раздувать костер, перекусили и отнесли байдару к воде.

Сысой облобызал крест, помолился и со светлым лицом сел за весло. «С Богом!» — Оттолкнулись от берега и гребли на восход, изредка оглядываясь на удалявшуюся сушу. Тоболяк читал под нос молитвы ко святому заступнику, Николе Чудотворцу и Богородице, помогающим заблудшим в пути. Разгорался восток, вставала на крыло зоревая да рассветная птица Алконост, тропила путь солнцу, пускала по воде золотые стрелы, тешила сердца надеждой.

— Тяжко загрузились, — ворчал Сысой, протягивая веслом далеко к корме. — Ешь мясо сколько влезет, чтобы легче плыть. Потом я наемся и бросим остатки за борт.

Оглянулись на остров — он был все еще близок. Тимофей опять смастерил парус из сырой сивучьей шкуры и одежды. Лодка пошла быстрей, но ветер заворачивал ее к югу. Промышленные налегали на весла с одного борта, выправляя курс, потом решили плыть по ветру, удерживая байдару к востоку, насколько позволял парус.

Только к вечеру пропал из вида остров, давший приют и пищу. Стемнело, высыпали звезды. Как ни медленно, но под парусом они двигались всю ночь.

Легкие облака неслись по небу на север, менялся ветер. Рассвет был хмур, как глаза проспавшегося гуляки, по морю шла зыбь. Путники вглядывались во все стороны, уже сомневаясь, там ли восход, где его ждали. Не было видно поднебесных гор, одни только облака, лежавшие на воде.

Порывы ветра клиньями рябили море и вдруг вдали показался белый парус. Сысой зажмурил глаза, затряс головой, снова открыл их. За его спиной закричал Тимофей, потом выстрелил в воздух, замахал шапкой. Сысой изо всех сил стал грести навстречу парусу. Байдару явно заметили с корабля и переменили галс. Вскоре промышленные узнали фрегат с высокими мачтами, разглядели английский флаг.

— Это же «Юникорн», — неуверенно кривя губы, сказал Тимофей.

Сысой тоже узнал барышников, приходивших зимой с хлебом в Павловскую бухту. Кренясь мачтами, корабль шел круто к ветру — русские старовояжные мореходы не могли так водить суда. В сотне саженей фрегат опять поменял галс, заполоскав парусами. Тимофей сбросил сооружение из плавниковых жердей шкур и одежды, схватился за весло, чтобы грести ему навстречу. С борта на них смотрели в подзорные трубы.