Моника Згустова - Розы от Сталина [Журнальный вариант]

Потом Светлана еще долго беспокойно ходила по своей комнате…

Через несколько дней Присцилла договорилась о встрече в издательстве на Манхэттене, чтобы обсудить перевод Светланиной книги, над которым она ежедневно работала, как средневековый монах в своей келье. Ехала она туда на машине, и Светлана с радостью к ней присоединилась. Заметив магазин с итальянской обувью, она попросила Присциллу остановиться и вышла, как вскоре выяснилось, на Мэдисон-авеню. С Присциллой они условились встретиться перед Метрополитен-музеем, чтобы Светлане не пришлось идти до следующего квартала. «В четыре!» — бросила Присцилла, подняла окно и уехала.

Перемерив множество пар, Светлана остановила, наконец, свой выбор на черных туфельках-балетках: они не промокали, а нога в них выглядела узкой и изящной. Потом она принялась бродить в них по близлежащим кварталам и любоваться тюльпанами всех цветов радуги в огромных квадратных вазонах.

В своих новых туфельках Светлана шагала по улицам и думала, что эмиграция подарила ей легкость, ведь тут она могла делать, что хотела, ехать, куда хотела, жить, где хотела, в то время как в России она казалась себе тяжелой, потому что абсолютно все — от официальной печати на документе до модной одежды — доставалось с огромным трудом и почти никто не мог изменить жизнь, которую однажды начал вести или которую ему навязали. Кроме детей, у Светланы в России, по сути, никого и ничего не осталось. Она остановилась возле уличного флейтиста и какое-то время слушала протяжную чарующую мелодию. Потом ей захотелось зайти в маленькое кафе на Восточной 66-й улице: оттуда был хорошо виден мост Куинсборо, переброшенный через Ист-Ривер. У деревянной стойки она заказала капучино с шоколадной стружкой, к которому пристрастилась в Риме и в Швейцарии. Она села в углу за круглый деревянный столик возле окна: с этого места было видно все кафе и кусочек улицы с деревом, покрытым белыми цветами…

<���…>

Ровно в четыре часа Светлана быстро сбежала по лестнице, ведущей от главного входа в Метрополитен-музей, и села в автомобиль Присциллы. Переводчица была взвинчена: издатель требовал от нее готовую работу в рекордно короткие сроки. Светлана слушала свою новую приятельницу и очень ей сочувствовала. Чтобы сменить тему, она похвасталась новыми туфельками.

— Хорошенькие, словно кукольные или детские, верно? — сладко пропела Присцилла, но Светлана заметила в ее глазах злобный огонек.

Она была уверена, что вовсе не выглядит эксцентрично, и потому растерялась. Ей вдруг показалось, будто она стоит перед отцом, бранящим ее за слишком модную одежду. У Светланы заныло в желудке, и она перестала вслушиваться в слова Присциллы.

Они добрались до дома, и Присцилла сразу же заперлась у себя в кабинете. А Светлана мечтала увидеть перевод первых глав, хотела, чтобы переводчица с ней советовалась, обсуждала сложные места.

На обеденном столе Светлану ждало письмо от сына.

Мама, когда ты позвонила мне из Швейцарии и я услышал то, что ты захотела мне сообщить, я не смог сразу найти слова, чтобы сказать тебе, что я об этом думаю. Мне потребовалось несколько дней, чтобы все осмыслить. Дело совсем не так просто, как тебе кажется.

С тех пор, как ты уехала, Катя терзалась больше, чем все мы.

Не сомневайся, я понял твои слова о том, что ты не туристка, и, после того что произошло, у меня нет ни малейшего желания убеждать тебя вернуться.

Ты должна осознать, что твои советы нам троим мужаться, дер жаться вместе и, главное, заботиться о Кате кажутся мне, по меньшей мере, очень странными. У нас есть хорошие друзья, которые в нужный момент помогут и советом, и делом. Ты же, напротив, своим поступком отделила себя от нас, так что позволь нам жить так, как мы считаем нужным, а не по твоим советам.

Я снова хочу подчеркнуть, что не осуждаю тебя за то, что ты сделала. Но поскольку из-за твоего поведения нам пришлось пройти через очень многое, я надеюсь, ты разрешишь нам в дальнейшем самим устраивать свою жизнь.

Подумай обо всем этом, а главное — попытайся понять и нас тоже.

Иосиф.

Светлана представила своих детей в их квартире — как они вынуждены отбиваться от телефонных звонков, от просьб об интервью, от фотографов, которые лезут в каждый угол, от коммунистических властных органов, дающих всем троим четкие инструкции, что именно следует говорить во время интервью, от советских чиновников, которые им угрожают, от злорадствующих знакомых, от гэбэшников, которые шарят по ящикам и под матрасами, разыскивая что-нибудь подозрительное.

«С тех пор как ты уехала, Катя терзалась больше, чем все мы».

Эти слова были словно написаны красными чернилами. Катя была несчастна точно так же, как была несчастна она, Светлана, когда потеряла мать. Она заплакала и никак не могла остановиться. Она плакала из-за Кати — или же потому, что ощущала себя жертвой собственной матери, которая ее покинула? Светлана этого не знала. Ей хотелось уехать, уехать очень далеко. Подальше от мира, где ей не хочется больше жить. Подальше от тех, кто отыскивает в ее чертах черты диктатора.

На следующий день она обнаружила в газетах свои фотографии. Хотя во время вчерашней прогулки она не заметила ни одного фотографа, газеты полнились снимками, на которых Светлана примеряла туфли, пила кофе, писала заметки, ела сэндвич на террасе кафе… Она поднялась к себе в комнату, задернула шторы, опустила жалюзи, заперла дверь на ключ. Присцилла несколько раз стучалась к ней, спрашивала, все ли в порядке.

— Да, — отвечала Светлана односложно и тихо. Однако ее голос свидетельствовал об обратном. Она не спустилась ни к обеду, ни к ужину, ни к завтраку, и всякий раз Присцилла оставляла у ее двери чашку чаю и кусок фруктового пирога.

Так продолжалось два дня.

На третий день в дверь Светланы решительно постучал мистер Джонсон. Когда она открыла ему — глаза красные от слез, веки опухли, — он заговорщицки подмигнул:

— Давайте-ка оба сбежим!

За завтраком он шутил по поводу полицейской машины, которая стояла у дома, и высмеивал охранников и журналистов, скрывавшихся в кустах. Потом он по-мальчишески ухмыльнулся и повел ее в гараж, где оба вскочили в белый «шевроле» мистера Джонсона. Машина помчалась по улицам.

— Пускай теперь попробуют угнаться за нами! — смеялся седовласый господин, напоминавший сейчас сбежавшего с уроков школьника.

<���…>

20 июля 1967

Дорогая Марина!

Посылаю тебе это письмо через Джорджа Кеннана, который едет в Москву в короткую командировку. Я уехала от Джонсонов, причем, к сожалению, так ни разу и не сумела обсудить с Присциллой ее перевод, потому что, как она говорит, он пока не настолько готов, чтобы можно было мне его показывать. Из-за этого я очень расстроилась. Они с мужем уехали на летние каникулы. И я тоже сейчас за городом — на ферме Кеннанов, где живет их дочь Джоан со своим мужем Ларри и двумя детьми. Я брожу по бескрайним полям, помогаю по хозяйству, готовлю еду и отвечаю на письма, которые приходят ко мне килограммами. Я обосновалась в Америке, здесь хорошо, и, хотя я частенько чувствую себя одинокой и жизнь без детей, мужа и старых друзей для меня тяжела, в целом я довольна.