Моника Згустова - Розы от Сталина [Журнальный вариант]

Попутчики грузины немедленно принялись угощать мать с дочерью жареными курами, фруктами, хлебом и вином.

— Так путешествовали наши бабушки, Оля, — объясняла Светлана. Обе не могли нарадоваться поездке в спальном, хорошо натопленном вагоне первого класса.

— Я чувствую себя здесь в безопасности, мама!

— Этот поезд перенес нас в девятнадцатый век. Ты права: старые вещи, принадлежащие прошлым векам, действуют на человека успокаивающе…

И вдруг как молния блеснуло в ее мозгу воспоминание об одной поездке на поезде с отцом, тоже с Черного моря в Москву. Отец задумал провести с ней и Осей август в Сочи. Это было в 1948 году. Он написал ей тогда: «Приезжай ко мне десятого, вместе поедем на юг. Целую тебя. Твой папочка».

Сталину захотелось побыть с близкими людьми — со Светланой и двухлетним внуком, который ему нравился. Светлана смотрела в окно на ели, достававшие макушками до туч, и говорила себе, что недаром Ося и сегодня не позволяет ни в чем обвинять Сталина; не то чтобы он идеализировал диктатора, нет, просто дедушка был добр к нему. Как часто мы не в состоянии разделить личные чувства и объективную реальность, думала она.

Светлане тогда не хотелось портить лето общением с отцом: она собиралась провести с ребенком спокойный август в Зубалове. С отцом же спокойствия не было никогда: в самый неожиданный момент он впадал в ярость, кричал и прилюдно оскорблял любого, кто был рядом; чаще всего отыгрывался на близких. При этом Светлана осознавала, что отец один как перст, что он никого к себе не подпускает, всех опасается — и все опасаются его. Поэтому она решила провести часть лета в Зубалове и поехать с Осей к отцу только в начале осени.

Обратно в Москву все трое возвращались специальным поездом, предназначенным именно для них. Пока маленький Иосиф спал, Светлана сидела в своем купе и листала журнал «Искусство». Отец зашел к ней и посмотрел, что именно она читает. «Что это?» — спросил он. «Рисунки Репина…» — «А вот я никогда их не видел, никакого Репина не знаю». Ей показалось, что слова эти прозвучали грустно, что он несчастен, и ее сердце сжалось от сочувствия к нему. Она подумала, что могла бы как-нибудь отвести отца в Третьяковку и провести его по залам. Но тут же сообразила, как это будет выглядеть: галерею закроют для публики, улицы вокруг оцепят, выставят усиленную охрану… Нет, пожалуй, не стоит. И она промолчала. Смотрела в журнал, листала страницы — лишь бы не смотреть на отца: никогда не угадаешь, как он отреагирует.

Когда поезд останавливался на станциях, они с отцом гуляли по перрону; к ней отец не обращался, а лишь сурово приветствовал машинистов и дежурного по станции; все дрожали перед ним. В поезде, кроме Сталина и членов его семьи, никого не было. Вокруг отца царили безлюдье, одиночество и грусть. Она поклялась себе тогда, что устроит свою собственную жизнь совершенно по-другому…

Внезапно Сталин остановился и повернулся к ней — и она, перепуганная, вся сжалась. Отец злобно швырнул ей в лицо прямо при вокзальных служащих, с которыми только что здоровался: «Ты ни на что не годишься, ты паразитка, вот ты кто! Ничего путного из тебя не вышло и не выйдет! Ты дармоедка, мне за тебя стыдно!». Все вокруг молчали, опустив головы. Он, багровый от злости, стоял на перроне — ноги расставлены, кулаки стиснуты, глаза мечут молнии в дочь, от которой он ждет ответа. Она не знала, что сказать, только еще больше сжалась, словно ожидая удара.

Когда они вернулись в поезд, отец уселся в ее купе. Она была сама не своя от страха, как всегда после таких сцен, которые то и дело повторялись. Приближалось 7 ноября, революционный праздник. Светлана надеялась, что отец не вспомнит о дате маминой смерти. Однако он, еще не отойдя от приступа гнева на перроне, сразу раздраженно заговорил именно об этом. Светлана в испуге молчала. Им принесли обед и, как всегда, подали хорошее вино и гору фруктов. Сталин запивал еду большими глотками из бокала и вытирал усы то салфеткой, то прямо рукой.

— И ведь вот такой плюгавенький пистолетик! — кричал отец, вновь багровый от ярости, и показывал пальцами, какой маленький был пистолет. — Ведь просто игрушка! Что за глупость была со стороны дяди Павла привезти твоей маме из-за границы такой подарок! Нет, не глупость, а преступление! — Светлана вжалась в стенку купе, а отец тем временем искал других людей, на которых можно было бы взвалить вину: — И еще эта противная женщина, которая вечно лезла к Наде, жена Молотова Полина Жемчужина, она плохо влияла на Надю… — бурчал он. Светлана знала, что дядю Павла отец давно приказал расстрелять, а жену Молотова навсегда отправил в лагерь. Чем больше он старел, тем больше ощущал свою вину, тем чаще думал о мертвой жене и тем страшнее ярился.

Вдруг он произнес негромко и угрожающе:

— Твоего первого муженька тебе сионисты подсунули. Я точно знаю.

Светлану точно оглушили: она решила, что отец посадит Гришу в лагерь… его самого или кого-то из его близких. (Так и произошло; очень скоро арестовали Гришиного отца.)

— Но, папа, это же бессмыслица… — Она осеклась: отец не терпел возражений. Это могла себе позволить только мама. От нее он критику выслушивал, хотя и с недовольным ворчанием. Светлане подумалось, что и ее саму могут отправить в ГУЛАГ, а то и сделать с ней что похуже…

Она не простила отцу грубого вмешательства в ее первую любовь.

— Я точно знаю, — шипел отец. — Сионисты тебе Гришу подбросили. Не отпирайся, это бесполезно. Значит, и ты — враг советского народа. — Он смотрел на дочь холодно и насмешливо.

Светлана попробовала довести свою мысль до конца, хотя и заикалась от волнения:

— Папа, да ведь молодежи сионизм безразличен. Мы даже не знаем, что это, нам неинтересно…

— Замолчи! — ударил он кулаком по столику. — Прекрати свои антисоветские речи! Ничего ты не понимаешь, глупая курица! Сионизмом заражено все старшее поколение, и теперь они вбивают это в головы молодым!

Она попыталась робко возразить, но увидела, что отец опять вот-вот взорвется, и замолчала; она все же надеялась, что Сталин ничего не сделает ее бывшему мужу. Отец пил вино и сердито ерзал на сиденье. Чтобы отвлечь его от мыслей о Грише, она спросила, почему арестовали ее теток — жен дяди Павла и дяди Реденса.

— Они слишком много знали и много болтали. И этим помогали моим врагам. А ты, дура, раз этого не знаешь, — ответил он холодно, самоуверенно и пренебрежительно, глядя не на нее, а на свою рюмку с вином.

Светлана понимала, что Сталиным поднята новая волна репрессий. Теперь арестовывали родственников и знакомых тех, кто сгинул в репрессиях 36 и 37-го годов. Ей было ясно, что отец видит врага даже в ней. Он был одинок, ожесточен и близок к паранойе. Светлана подумала, что ей надо снова срочно выходить замуж; пускай это будет Юрий Жданов: хотя она и не испытывает к нему никаких чувств, но он давний ее поклонник. Лишь бы подальше от отца, лишь бы вон из Кремля!