Борис Хотимский - Повествования разных времен

— Что ж вы раньше-то молчали? — упрекнул Главный.

Из редакции позвонили в городскую инстанцию. Дело сдвинулось было, но на полпути опять застряло. Теперь, уже не как частное лицо, а как представитель прессы, Терновой чувствовал себя привычно и уверенно. Он разыскал прораба с бакенбардами, предъявил спецкоровское удостоверение и разъяснил популярно, что будет наложено вето на прогрессивку, которая, кстати, не за горами. Прораб тут же прислал людей, в один день нашли и поставили новые радиаторы. Правда, когда после — перед началом отопительного сезона — пустили для пробы воду, в трех местах протекало. Пришлось снова разыскивать и уламывать, обещать и грозить. Помогло, увы, лишь последнее…

Да, при иных обстоятельствах припугнуть — не без пользы. Но сейчас — с Локтевым — наоборот, его нельзя спугивать.

И пришлось поехать не к палаткам стройотряда, а на квартиру управляющего — ужинать в «семейной обстановке». И снова пить, подавляя усилиями воли утомительные приступы дурноты. И — говорить комплименты хозяйке дома. И — слушать детские стишки в исполнении шестилетнего отпрыска. И — рассказывать про своего Виталика, которому тоже через год в школу… До чего же одиноко было Терновому в этой «семейной обстановке»! Самое тяжкое одиночество — среди чуждого многолюдья.

А поздней ночью, когда вернулся в ту же отведенную ему комнату и мечтал об одном лишь — выспаться, раздался осторожный стук в дверь. И — отчетливый шепот:

— Витенька! Ты спишь? Это я, Маша это. Ты меня слышишь? Открой, а?

— Завтра, Маша, завтра.

— Открой, дело есть…

В общем-то, Терновой был достаточно уверен в себе, мог бы и впустить сию девицу. Пожалуй, именно от нее можно немало выведать про этот так называемый профилакторий и прочие делишки… Однако, все же…

— Ты открой, Витенька!

— Я устал, Маша. Завтра.

И тут же подумал, что глупейшим образом упускает редкую возможность, другой не подвернется. А она все скреблась:

— Открой хоть на минутку! Я чего скажу-то…

Много болот осушил человек. Но еще много надо осушать. Да следить, чтобы новые не заводились.

В одном неосушенном болоте обитала дикая свинья. Любила заседания в мутной пресной воде. К слову сказать, дикие свиньи по вкусу почти не отличаются от домашних, кто пробовал — знает.

Однажды старая лосиха решила посоветоваться со свиньей по вопросам зимнего питания. Свинья ведь животное всеядное, должна разбираться в таких вопросах. Кроме того, лосиха давно знала эту свинью, еще поросенком помнила. Маленький такой был тогда поросеночек, полосатенький, суетливый… От воспоминаний лосиха вздохнула. Хороший был поросеночек, воспитанный, вежливый. Какой-то он теперь? Вспомнит ли старую лосиху, у которой однажды по ошибке потребовал молока? Глупенький был…

А теперь перед лосихой был не поросенок — взрослая свинья. И отнюдь не маленькая. Только глаза маленькие, все остальное — большое. А глаза недобрые. Не узнает, наверное, безрогую лосиху…

— Вам что?! Покороче!

— Да мне… — Лосиха робеет. — Вот… Собственно говоря…

— Зайдите завтра! — перебивает свинья. — Сегодня не до вас. Тут сестра опоросилась, понимаете. Некогда мне. Ясно?

И, отвернувшись от обескураженной лосихи, свинья погружается в ржаво-зеленую воду. Мутную воду. Пресную.

А через два часа раздается треск ветвей — и перед свиньей предстает сам сохатый. Собственной персоной. Разгневанный.

— Лосиха в слезах! Почему? Погрязли?! На чистую воду!!!

У сохатого большие ветвистые рога. Авторитетный профиль. Он недвусмысленно сопит. И свинья делает свое рыло по возможности любезным.

— Присядьте. Не волнуйтесь. Успокойтесь.

Сохатый отдувается.

— Стоит ли расстраиваться из-за пустяков? — ласково похрюкивает свинья. — Все уладим, все будет сделано. Ваши замечания, так сказать… Изучим, учтем… Благодарны…

— Ну-ну… — произносит сохатый. И уходит.

А что «ну-ну»?

— Вы член партии, Юрий Харитонович?

— Пока комсомолец. А что, старо выгляжу?

— Разве члены партии должны старо выглядеть? Вот я, например?

— Ну, что вы! Я вас, простите, не воспринимаю как члена партии. Вы для меня прежде всего женщина. Которой еще не скоро доведется выглядеть немолодо. Быть может, даже никогда…

— Выходит, я рано умру?!

— Исключено! Красота — бессмертна.

Краюхина ничего не смогла с собой поделать — покраснела. Она глядела на приятное личико этого чрезвычайно находчивого и воспитанного, с иголочки одетого и безукоризненно причесанного парня, о котором давно была наслышана. И все пыталась вспомнить, где же она его видела. Ведь видела, несомненно!

Аспирант Шилов пришел в редакцию, и в частности, к Краюхиной, отнюдь не «с улицы», не «самотеком». Его отцом был не кто иной, как сам Харитон Матвеич Шилов — постоянный и желанный автор газеты. Стало быть, после защиты его сыном диссертации место в штабе редакции будет обеспечено. Причем далеко не последнее место, кандидату наук негоже быть простым репортером или младредом. А пока что ему надо вступить в Союз журналистов, нужны соответствующие публикации — за этим он теперь и явился.

Мальчик отнюдь не наивен — Краюхина не только слышала его комплименты, но чувствовала, с каким интересом он разглядывает ее всю, делая это без той нередкой среди нынешних мужчин наглой откровенности, которая вызывает лишь отвращение и досаду. Парень перспективный, через каких-нибудь полгода защитится, поддержка ему обеспечена, и глупо было бы с ее стороны упустить возможность тоже как-то поддержать его. Давно пора бы ей подумать о своей лейб-гвардии в этой редакции.

Своя лейб-гвардия! Давняя мечта Краюхиной. Но лишь те мечты хороши, считала она, которые претворяются в жизнь. Давно хотелось, например, приручить Пичугина — толстяк явно влюблен в нее, даже не старается скрывать. А что у него жена да детей целый воз и маленькая тележка, так никто на их права не посягает. Речь идет лишь о самом невинном удовлетворении естественного женского тщеславия, а добавлять к украшенной золотым шнуром форменной фуражке своего мужа еще и золотые рожки она вовсе не собирается. Неужели непонятно?.. Но Пичугин — при всей своей внешней покладистости — ужасно строптив. В то время как его закадычный друг Кузьмицкий — наоборот — покладист при наружной строптивости. А вот кто поистине прирожденный лейб-гвардеец, так это Терновой. Только не знаешь, с какой стороны подойти к нему. Недавно — была у нее по линии месткома такая возможность — предложила включить его в список внеочередников на новую квартиру, в этом квартале должны дом принять. А то лежит его старое заявление без движения. При том, что все-таки — секретарь партбюро, к тому же один из лучших спецкоров. А он, выслушав ее предложение, взглянул задумчиво так и спросил, сколько в редакции остро нуждающихся. И — все ли они будут удовлетворены в ближайшем году. Дитя наивное? С бородой-то… Не дитя, отнюдь не дитя. Просто человек из девятнадцатого века. Так и сказала ему. А в ответ услыхала: