Борис Хотимский - Повествования разных времен

— Извини, отвлеку ненадолго, — сказал Чеканюк, входя к Терновому и усаживаясь в кресло. — Второй заповеди не нарушу, обещаю. Во-первых, только что звонили из райкома, к тебе пробиться почему-то не смогли…

— Да, было занято. Междугородная.

— Я так и предположил. Просили передать, что завтра в пятнадцать тридцать собирают секретарей первичных организаций.

— Спасибо, — Терновой сделал пометку в настольном календаре.

— И второй вопрос, — продолжал посетитель, протягивая несколько сколотых машинописных листов. — Прочти, пожалуйста. Желательно сейчас, при мне. Затем обменяемся суждениями.

Это оказалась «Рыжая папка» Котикова. Читая, Терновой не раз улыбнулся.

— Ну, и как тебе сие развязное сочиненьице? — спросил Чеканюк, получая рукопись обратно. — Можно, по-твоему, засылать подобное в набор?

— Отчего же? В субботний номер, на последнюю полосу. Вполне.

— Вон как? Не ожидал от тебя, не ожидал.

— Чего?

— Не ожидал такой… такой политической близорукости. Неужели ты не видишь, что это в лучшем случае безыдейное зубоскальство? В лучшем случае! — Чеканюк потряс рукописью — один лист откололся и спланировал на пол, пришлось поднимать. — Все эти намеки на популярные журналы!.. Так охаивать нашу прессу…

— Ну, так уж и охаивать! — не согласился Терновой. — Между прочим, как раз в нашей центральной прессе не столь давно и не раз критиковались иные популярные журналы.

— Читал. Но то совсем другое дело. А тут…

— А тут просто другой жанр, и только. Вы не хуже меня знаете, у нас достаточно авторитетных документов, призывающих критиковать недостатки. И в частности, на страницах газет.

— Кто же спорит? Но одно дело принципиальная критика. И другое дело — беспринципное критиканство. Надо же отличать божий дар от яичницы!

— Вот-вот! — Терновой старался сдержать вспенившееся в душе раздражение. — Отличать божий дар от яичницы, именно! Никак не научимся улавливать разницу между равнодушным обывательским зубоскальством и гражданственным небезразличием к недостаткам. Ради перестраховки, на всякий случай, спешим объявить любую критику критиканством. Как же! Лучше вовсе не напечатать и не нести ответственности, чем пропустить на полосу нечто непривычное. А вдруг придется отвечать?

— Ты что же, — Чеканюк зачем-то снял очки и близоруко вперился в собеседника, — против ответственности за публикуемые материалы?

— Наоборот, я за еще бо́льшую ответственность. И не только за опубликованный материал. А за неопубликованный — тоже.

— Не понимаю. Поясни, будь добр.

— Да очень просто. Вот «Рыжая папка» Котикова. Вы боитесь отвечать, если завизируете и зашлете в набор. А не боитесь отвечать, если не пропустите и завернете автору?

— Не боюсь. Нисколечко. Что автор мне сделает? Этот беспартийный внештатник, этот болтун…

— Этот внештатник и болтун поставляет, однако, неплохие материалы. Он же, черт возьми, талантлив! А талант, как известно, есть народное достояние…

— Знаю! Не хуже тебя знаю. Но будь автор хоть гением, я обязан следить… Как ответственный секретарь редакции. Как коммунист, наконец!

— Я тоже, к слову, не беспартийный. И не какой-нибудь левый эсер или кадет. Однако ничего предосудительного в материале Котикова не вижу.

— Очень жаль, если не видишь! А я вижу. Вижу, помимо всего прочего, пасквиль на наши правоохранительные органы. И, по-твоему, должен дать добро на такой пасквиль?

— Да какой же это пасквиль на наши… — Терновой снова и снова, с возрастающим затруднением, заставлял себя разговаривать корректно. — Это же литературная пародия. Пародия на плохие детективы. Всего-навсего! У нас ведь даже рубрика такая есть в субботних номерах. И «Рыжая папка» в самый раз туда просится. Или под рубрикой «Пародии» будем печатать панегирики и мадригалы?

— Просится, говоришь? — Чеканюк усмехнулся и водрузил очки обратно на переносицу. — Пусть просится. А я такую просьбу удовлетворять не намерен. Я намерен поставить вопрос о соответствии Котикова высокому званию советского журналиста. Более того, о привлечении его к ответственности за клевету на нашу прессу и правоохранительные органы. По соответствующей статье Уголовного кодекса! Шел к тебе за поддержкой, как к секретарю партбюро. А ты… Жаль! Весьма жаль…

Терновой откликнулся не сразу. Сдержаться! Не сорваться, не сыграть в поддавки! Первым побуждением было указать Чеканюку на дверь. Но что этим докажешь, чего добьешься? Кому докажешь? Чеканюку? Самому себе? Да, охоту обращаться к себе с подобными делами отобьешь. Да, так было бы легче. Но — кому легче? Опять же тебе. А — ни в чем не повинному Котикову? Ведь слова Чеканюка — не пустая угроза… Поставить вопрос на бюро, на партсобрании? Что ж, это идея. Осадить демагога и склочника всегда полезно, если сделать это законным путем и продуманно. Но такое происходит не сразу, не с первого захода. Сопротивляться Чеканюк будет яростно и умело, борьба может оказаться затяжной. И каков бы ни был ее окончательный исход, беззащитный бедняга Котиков тем временем так или иначе пострадает. Как же быть? Скорее надо придумать что-нибудь, пауза длится непозволительно долго…

— Вы недавно обращались в наше бюро. — Терновой заговорил несравненно спокойнее, нежели перед тем. — По поводу вашего предстоящего шестидесятилетия и персональной пенсии. Просили поддержки и ходатайства. Так ведь?

— Да, просил, — подтвердил Чеканюк несколько растерянно, явно не готовый к такому повороту разговора.

— Так я вам обещаю. Слово коммуниста даю. Если в ближайшее время с внештатным корреспондентом Котиковым произойдет хоть какая-нибудь неприятность… Тогда персоналки вам не видать. До КПК дойду!

— Не слышал! Не слышал твоих слов! — Чеканюк вскочил с кресла и стремглав вылетел из кабинета.

Вот и нажил себе еще одного недруга, подумал Терновой. А у кого их нет, всяческих недругов?

Купили в соседнем хозяйстве гусака. Жирного, породистого. Пустили его на птичий двор. Утка глянула и сказала селезню:

— Почему у тебя такая короткая шея? Счастливая гусыня!..

Селезень подошел вразвалку к гусаку и, шаркнув перепончатой лапкой, произнес:

— Приветствую вас.

Тот пробормотал что-то и продолжал обрывать пыльную траву. Вежливый селезень стоял в недоумении.

— Чего уставился? — прошипел гусак и крепко щипнул его.

— Какое хулиганство! — загалдели куры. — И что мужчины смотрят?

Подзадоренный ими петух распетушился и начал наскакивать на гусака:

— Вот я тебе покажу! Вот я тебя!

Гусак щипнул петуха за гребень. Да так, что выступила кровь.