Борис Хотимский - Повествования разных времен

— Чепуха, Юра! Извините за резкость. Все эти извечные ссылки на везучесть, невезучесть… они порождены стремлением к безответственности.

— Извините, пожалуйста, Виктор Максимович! — в душе Шилова раскатилась барабанная дробь, сигналящая ретираду. — Я ведь ничего такого не думал, не хотел… Вы ведь, надеюсь, ничего такого не подумали?

— Нет, зачем же! Ведь вы не борзых щенков предлагали. Стало быть, седьмую заповедь посетителю не нарушили… Жду вашей книги, Юра, в а ш е й. И желаю успеха. Что же касается комсомольского учета и поручения, то… если сами тушуетесь… так и быть уж, я подскажу Неверовой насчет стенгазеты.

Выйдя от Тернового, Шилов мысленно выругался грубейшим образом. Чистоплюй несчастный! Строит из себя девственницу!..

— Что это у нас личико недовольное? — раздался рядом ласковый голос Пичугина. — Аль обидел кто? Нехорошо новеньких обижать, нехорошо.

— Да нет, не то! — Шилову никак не удавалось войти в колею. — Так, пустяки.

— Ну, ежели пустяки!.. — Пичугин, добродушно ухмыляясь, развел руками. — А то, может, я подсобить смогу, коли беда пустяшная? Как здешний старожил. Могу, к примеру, показать, где у нас буфет. И даже — где туалет.

— Спасибо, я уже знаю. В буфете вашем, кстати, кормят отвратительно. Разве бефстроганов так делают? И подливка невкусная.

— Не скажите! Я, знаете ли, сам гурман, однако питаюсь в нашем буфете с удовольствием. Со временем и вы привыкнете к здешним харчам. Было бы мясо, а подливка приложится… Вообще же, если что потребуется, скажите, не церемоньтесь. Чем смогу, помогу.

А может, подумал вдруг Шилов, действительно — добрая душа, решил опекать новичка? Опомнившись уже немного от тяжкого единоборства с Терновым и начиная соображать получше, он взял Пичугина за пуговицу распахнутого на выпяченном животе пиджака и спросил доверительно:

— У вас нет ли связей в других редакциях, не газетных? В журнале там или в издательстве? А?

— Есть, как не быть. А на какой предмет, позвольте полюбопытствовать?

— На предмет внутреннего рецензирования, — впрямую ответил Шилов. — Как член Союза журналистов…

— Все мы члены Союза журналистов, — непонятно к чему заметил Пичугин и для чего-то рассказал: — Прошлым летом вывез я семью на отдых, в пансионат, где можно с детьми. И получился у меня с директором разговор на басах. Нам, видите ли, предложили не тот номер, который в путевках был указан, а похуже. Ну, я давай своим журналистским билетом, как гранатой, размахивать. А директор, хитрющий такой старик, лишь усмехнулся и говорит: «Эх, голубчик, голубчик! Что мне ваш Союз журналистов? Вот если бы Центросоюз…»

Шилов хмыкнул: дескать, шутка оценена. Затем сказал:

— Вернемся к нашим баранам, как говорили древние. Так что там насчет рецензирования? А то… очень уж деньги нужны. Недавно, правда, подписал договор на документальную книжку, двадцать листов, массовый тираж. Об одном большевике, герое трех российских революций. Но пока только аванс дали…

— Двадцать пять процентов?

— Ну, именно! Не жирно ведь, верно? А тут как раз немалые расходы предстоят. Бывают, знаете, такие обстоятельства…

— Бывают, — согласился Пичугин. — У вас много ли детишек?

— Я холост. Пока, естественно. Ибо, как говорил наш основоположник, ничто человеческое мне не чуждо… Но хочу, понимаете ли, другую «тачку» купить, последней модели. А нынешнюю, более устаревшую, после загнать. Понимаете?

— Понимаю, понимаю, — кивнул Пичугин. — Как не понять?

И подумал, что если на этой неделе ему не уплатят за внутреннюю рецензию на рукопись графоманского романа о неоцененной любви и оцененном рацпредложении, — до получки им с женой не протянуть: вчера купили малышам — всем троим — по новому пальто к зиме. Растут малыши прогрессивными темпами, то и дело вырастают из старых одежонок. В долги же влезать — хуже нет. Вот и приходится загружать себя всякими сверхурочными делами. И дела эти, надо сказать, очень даже мешают работать.

Дела мешают работать?.. Надо будет продать сей парадоксальный афоризм отделу юмора.

— Я буду иметь вас в виду, — сказал он Шилову, ничего конкретного не пообещав.

Пышноголовая ива наклонилась над самой водой, глядит на свою лохматую прическу. Смотрит, смотрит в зеркало водяное и видит — в серебристой листве непонятное что-то. Рукавичка не рукавичка, кисет не кисет, величиной с ежа. А это крошечный ремез свой домишко подвесил.

Все синицы ремезу родичи. И он считает себя синицей, и всем говорит об этом.

— Никакая ты не синица, — дразнит его соседка щурка. — У тебя и синего-то нет ничего. Одно серое да коричневое.

— Ну и что? — возражает ремез. — Вот у тебя синего хоть отбавляй, а ты, однако, не синица.

— Подумаешь, счастье какое, синицей числиться! — и щурка стремительно взмывает от воды к небу, такому же лазурному и сияющему, как ее грудка.

— Пижонка ты! — ворчит ей вслед рассерженный ремез. — Один вред от тебя, пчелоедка! А синицы вредных букашек уничтожают. Вот. И я тоже вредных букашек уничтожаю. Потому что я тоже синица.

Тем временем вышел из лесу к воде бывалый кот. Сорока, если только можно ей верить, кое-что сообщила о нем. Якобы однажды приплыли сюда на лодке рыбаки, и с ними был этот кот. Заночевали рыбаки на берегу и с рассветом уплыли дальше. А кота позабыли. Долго кричал он, бедный. Наконец понял, что криком горю не поможешь, поймал лесную мышь, съел ее и остался в здешних краях навсегда. Так говорит сорока.

Кот подошел к воде, напрягся весь и начал быстро-быстро черпать языком, брезгливо фыркая.

— Отвратительная вода, — заявил он, напившись. Попятился и тщательно отряхнул слегка замоченные лапы. Затем зевнул, потянулся и с удовольствием провел когтями по стволу ивы. Поднял голову и увидел гнездо ремеза. Рукавичка не рукавичка, кисет не кисет, величиной с ежа.

— Хороша у тебя квартира, ремез, — сказал кот. — Теплая, мягкая. Что-то она мне напоминает… Ну да, вспомнил! Когда я жил у людей, довелось мне порвать старую ватную подушку. Так в той подушке было нечто подобное.

— Спасибо на добром слове, — отозвался польщенный ремез, появляясь в окошке. — Из всех синиц только я умею такой дом строить.

«А вот я не умею», — подумал кот, но промолчал. Он решил подождать: ведь ремез рано или поздно должен улететь за своими букашками — тогда надо будет занять эту уютную квартирку. Там, наверно, и съестное найдется. Яйца или, скажем, птенцы. Вкусно! Но если вернется ремез? Впрочем, что он коту сделает, такой малыш?

— Всего хорошего, ремез, — сказал кот. — Пойду мышей искать.

А сам за кусток зашел и притаился.

Как только ремез улетел, хитрый кот одним прыжком очутился возле ивы. Быстро взобрался по стволу. Полез дальше. Ветки гнулись под его тяжестью. Он уже добрался было до гнезда, уже лапу протянул и когти выпустил… Тонкие ветки, на которых висело гнездо, качнулись и сразу выпрямились. Раздался плеск. По воде пошли круги.