Борис Хотимский - Повествования разных времен

«Один с пером — семеро с топором».

Под этой недвусмысленной картинкой прилажен был еще лист бумаги — со столь же недвусмысленными и на ту же тему цитатами — под шапкой «Редактор тоже хочет есть»:

«…Возненавидел редакторов, ненавижу их сейчас и буду ненавидеть до конца жизни… Материал попадал на стол к помощнику редактора, и тот начинал вертеть фельетон в руках и прежде всего искал в нем какой-нибудь преступной мысли по адресу самого советского строя. Убедившись, что явного вреда нет, он начинал давать советы и исправлять. В эти минуты я нервничал, курил, испытывал желание ударить его пепельницей по голове»

И это, пардон, в кабинете секретаря партбюро редакции! А что? Разве Булгаков и Твардовский — не советские писатели? Пускай один — беспартийный, зато другой — коммунист, а главное — оба, ей-ей, сделали для расцвета социалистической литературы больше, нежели десятки и далее сотни других, не смевших посягать на авторитет и прерогативы иных горе-редакторов. Так ответил однажды Терновой кому-то из посетителей…

На другом листке нарисован был стреноженный Пегас, понурый, и надпись гласила:

«На стреноженном коне далеко не ускачешь».

На все эти картинки обычно пристально поглядывал, захаживая к Терновому по какому-нибудь делу, Чеканюк. Но вслух ни разу не прокомментировал.

Если же кто-нибудь, придя в кабинет, усаживался в гостеприимное кресло, то непременно замечал перед собой еще один листок, прикнопленный к боковой стенке секретера.

1) Не покушаться на жизнь, здоровье и творческую индивидуальность.

2) Не посягать на книги, время и деньги.

3) Не плевать на пол и в душу.

4) Не тянуть резину.

5) Не жевать мочалу.

6) Не толочь воду в ступе.

7) Не предлагать борзых щенков.

Сейчас эти заповеди изучал, сидя в кресле и держа на коленях импортный «дипломат», кандидат филологических наук, член Союза журналистов, новый сотрудник газеты — старший редактор Юрий Шилов, явившийся к секретарю партбюро Терновому, от которого некоторым образом тоже придется зависеть… Изучая заповеди, посетитель заодно разъяснял хозяину кабинета, что — будучи пока еще членом ВЛКСМ — принес прикрепительный талон, чтобы встать на учет…

— Прикрепительный отдадите Вере Неверовой из бюро проверки, она у нас комсомольский вожак, — сказал Терновой. — С ней же договоритесь о поручении.

— Конечно, — согласился Шилов. — Тем более, что год поработаю и собираюсь подавать в партию. Но… но, быть может, не так сразу… с поручением-то?

— Так и в партию ведь не сразу… А почему надо ждать с поручением?

— Ну… все-таки… я еще не всех знаю, не адаптировался…

— Вот и узнаете, выполняя поручение. И вас узнают. Лучший способ адаптации. Тем более, что вы не впервые в редакции и не с другой планеты прибыли. А дел у нас невпроворот, и людей не густо… В аспирантуре у вас какое поручение было?

— Стенгазету редактировал.

— Превосходно! У нас она как раз захирела, сапожники без сапог… Хотя, если поразмыслить, после рабочего дня на лесосеке еще дома колуном махать…

Шилов подумал, что — вопреки ожиданиям — разговаривать с секретарем партбюро ему несколько утомительно: то и дело ждешь чего-то внезапного. Что ж, и он тоже не лыком шит…

— Простите, Виктор Максимович, чуть было не забыл… Вас интересует «Библиотека мировой литературы»?

Тернового интересовала мировая литература. И он печалился, что прозевал в свое время подписку на упомянутую Шиловым «Библиотеку». Вот вышел там недавно «Фауст» Гёте. А попробуй-ка достань. Разве что на «черном рынке»… Терновой возмущался: серятину безликую щедрыми тиражами выпускают, полки прогибаются от этой затоваренной продукции, а литературу бессмертную словно сквозь зубы цедят. Экономия бумаги? Экономия — дело святое, да на чем именно экономить — вот вопрос… И процветает не книготорговля, а спекуляция хлебом духовным.

Говорить все это вслух Терновой, разумеется, не стал. Лишь ответил коротко: да, интересуется шедеврами мировой литературы.

И тогда произошло чудо.

Гость раскрыл свой волшебный «дипломат», достал оттуда новенький томик и торжественно положил на стол перед изумленным хозяином. Причем именно «Фауст»!

— Это вам, Виктор Максимович.

Но Виктор Максимович молчал непонятно.

— От меня, — уточнил Шилов.

Тот по-прежнему смотрел вопросительно.

— На память, — Шилов невольно начал чуть суетиться. — Для первого знакомства, так сказать.

— На память… — повторил Терновой, выходя из оцепенения. — Для первого знакомства…

— Да-да, именно!

Терновой, нестерпимо глядя в упор, спросил внезапно:

— Юра, вы Гёте?

— Я… я Шилов, — осторожно улыбнулся молодой человек, как бы давая понять, что шутка оценена и условия игры приняты.

— Значит, не Гёте. Жаль… Тогда зачем же?

— Вы меня обижаете, Виктор Максимович, — быстро оправившись, Шилов перестроился и перешел в контратаку. — Что же тут плохого? Просто в знак… на память… Книга — лучший подарок!

— Книга — лучший подарок… А вы уберите эту хорошую книгу, Юра. И не обижайтесь. Ведь вы не Гёте, так? Вот когда подарите мне с в о ю книжку…

— Своей еще нет.

— Еще… Стало быть, предвидится? Значит, надо надеяться, будет? Вот тогда — свою! — и подарите. И автограф изобразите. Возьму с удовольствием и скажу спасибо.

— Вы не правы, Виктор Максимович. Разве друзья дарят вам только свои книги? Скажем, в день рождения?

— Сегодня у меня не день рождения. А друзья… Когда дарят свои книги, это действительно лучший подарок. Не усмехайтесь, я понимаю, хотите сказать, что не все мои друзья пишут книги. Конечно, не все. Я говорю не о сослуживцах, не о товарищах по работе, их много. Я говорю о тех немногих друзьях, близких друзьях, с которыми есть что вспомнить, с которыми не один пуд соли съеден. Они даже не в нашей газете работают, и вообще журналистов среди них не так уж много.

— Значит, — Шилов сделал крайне огорченное лицо, — вы мне попросту отказываете.

— Мне не доставляет удовольствия отказывать, — строго заметил Терновой. — Если говорю «нет», значит, есть основания. А книжку-то все-таки уберите, не забудьте.

— Что ж, не повезло, — Шилов вздохнул, убирая книгу в свой «дипломат». — Одним везет, другим не везет…