Тарас Рыбас - Красный снег

Когда они вышли за ворота и повернули к саням, Сомов перекрестился, почему-то ожидая, что именно теперь произойдет главное. Петлюровец дал всем усесться, затем оглянулся на пустую улицу. Казачий постой был далеко, в другом конце поселка. Никому не охота выходить среди ночи на мороз. Тогда петлюровец, как будто стараясь перейти па другую сторону саней, шагнул назад и ударил ручкой нагана казака по голове. Быстро вскочил в сани, схватил вожжи. Сани дернулись в одну сторону, а он завалился в другую, потом поднялся и ударил коней вожжами.

Сомов решил подождать рассвет, чтоб потом донести — ворота в сарае открыты, арестантки нет и казака усатого нет, с хохлом, видать, укатили.

Сыпался снег, припорашивая плечи и спины красногвардейцев и очереди-«хвосты» у хлебных магазинов. В «хвостах» неподвижно стояли женщины, старики и дети. Лица старые, глаза скорбные, спокойно глядящие на то, как идут по улице красногвардейцы, дробно стуча каблуками и разрывая тишину маршевой песней:

Смело мы в бой пойдем…

Но стенах домов — лозунги, плакаты, изображающие толстопузых буржуев и запачканных в крови генералов. Рядом с этими иногда попадались и другие: «Україна — українцям!», «Що цар Петро, що руські окупанти — одна партія», «Більшовики шукають класову зненавість, а наші люди люблять один одного!»

Ах, эта любовь! На Холодной горе петлюровцы зарубили рабочего. На черном рынке спекулянты, не спрашивая, кто ты, хохол или кацап, драли три шкуры за муку и сало. Какие-то бандиты бросали камни по очередям «хвостам», не приглядываясь, кто в них стоит, «свои» или «оккупанты». А «оккупанты» растапливали на улицах солдатские кухни и раздавали кашу голодным детям.

Неделя прошла, как Вишняков с Фатехом жили в Харькове и удивленно приглядывались к жизни большого города. Она им казалась шумной, суматошной, но не безликой. Город был рабочим и красногвардейским — шинели, бушлаты, промасленные пиджаки.

На привокзальной площади состоялся митинг встречи петроградских и московских красногвардейцев. Опять выступал Коцюбинский:

— Товарищи петроградцы и москвичи! Вы прибыли в Харьков посланцами пролетарской революции. Каледин грозит ей с Дона. Центральная Рада готова потопить в крови мечту украинских рабочих о свободе. Вы направляетесь в Донецкий бассейн. Там уже пахнет порохом. Помните, что мы, украинцы, всегда с вами. Да здравствует наша победа! Хай живе Радянська Україна!

Вишняков протиснулся к главнокомандующему.

— Станцию надо взять под контроль! — сказал он, набегавшись по тупикам в поисках вагонов с материалами для Донбасса.

— Мало тебе охраны! — покосился на него стоящий вблизи железнодорожник.

— Правильно насчет охраны! — одобрил главнокомандующий.

Петроградцы и москвичи построились в колонну по четыре.

— Вперед, на борьбу с калединской контрреволюцией! — прозвучала команда.

Заиграл оркестр. Мурашки пошли по коже от бравого марша, заполнившего площадь. В звоне труб потонул голос вырвавшегося на площадь мальчишки с газетами:

— Генерал Гофман заявил: война Советской России!

— Немцы идут на нас, а они норовят между собой воевать, — сказал железнодорожник.

Вишняков поискал его глазами. Он исчез в толпе.

Каждую ночь в городе слышалась перестрелка. Ежедневно Совет издавал постановления о конфискации имущества бежавших из города промышленников. Ходили слухи, что все они бежали или в Киев, или на Дон, к Каледину. Убегая, оставляли своих слуг и помощников. Слуги вывешивали плакаты, выпускали газеты, зачеркивали маршрутные надписи на вагонах и писали одно и то же: «Ростов, Батайск» — станции, где хозяйничала белая гвардия. Никто не знал, сколько этих слуг. Кровь закипала от злости. Фатех настойчиво просил возвращаться в Казаринку. Казаринка теперь стала для него «домом».

— Много, много непонятна, — говорил он о харьковском житье. — Езжай надо отсюда…

— Как начальство отпустит, так и уедем.

Артем приказал следить на станции за отправкой вагонов с грузами. Дитрих исчез. Наверное, бежал к Каледину, как и многие другие промышленники.

Артем не заговаривал об отъезде Вишнякова в Донбасс: в Совете людей не хватало. По вечерам они обсуждали станционные порядки.

Случалось, что в это время кто-либо приходил, и тогда Вишняков ожидал окончания приема, чтобы продолжить разговор. Артем, кажется, умышленно задерживал его, предоставляя возможность познакомиться со всем, что происходило в Совете. Однажды, когда они засиделись допоздна, пришел военный с красивым, но неулыбчивым лицом. Не обращая внимания на Вишнякова, он начал строго:

— Должен сказать тебе, советский вождь дорогой, меня не очень вдохновляет игра в самостоятельную украинскую республику!

— Какая же это игра? — недовольно произнес Артем. — Создание советского правительства на Украине — реальный факт.

— Правительство Советов, рабочие братья — это мне все известно! — поморщился военный.

— Я вас не представил товарищу из Донбасса, — сухо сказал Артем. — Муравьев, военный специалист при штабе главнокомандующего красногвардейскими отрядами…

— Обожди с представлениями! Некогда заниматься буржуазными церемониями… — Не глядя, он пожал руку Вишнякова. — У меня прямые полномочия от Совнаркома по ликвидации контрреволюции на Юге России. Теперь к нашим полкам присоединится рота солдат новой республики, и командовать нами будет ротный этой республики.

— Не ротный, а главнокомандующий, секретарь по военным делам Коцюбинский Юрий Михайлович.

Муравьев не слушал его:

— У меня есть приказ — взять Киев. И речи быть не может о вмешательстве в выполнение этого приказа.

— Красногвардейские отряды находятся на территории только что образовавшейся Советской республики. Они пришли, к ней на помощь. А что касается одной роты, то ирония ваша напрасна: будет время — эта рота превратится в армию, в десятки армий!

— Я человек военный, мне некогда думать о том, что будет. Я должен действовать немедленно, как есть.

— Вам и надлежит действовать согласно приказу главнокомандующего.

Муравьев засмеялся:

— Главнокомандующий у меня не один. Есть Антонов.

— У Антонова-Овсеенко другие задачи. Он занят организацией отпора калединщине.

— Благодарю за полученные разъяснения.

Щелкнув каблуками, Муравьев вышел.

— А ведь нашего брата не очень любит, — заметил Вишняков, когда они остались одни. — Будто и руку нам пожимает, а потом вытрет платочком.

— Возможно, — сдержанно ответил Артем.

Вишнякова постоянно приводила в смущение эта сдержанность. Рубанул бы открыто — и весь табак. Нет же, не спешит, как будто не вся зелень травная, что перед ним, а есть еще какая-то.