Леонид Рахманов - Повести разных лет

— Я так и думала.

И оба немедленно возразили друг другу:

— Что ты думаешь?

— Что ты думал?

Стали упрекать один другого в нечуткости, наивности, предвзятости мнений. Стали спорить.

Вот тогда-то, не постучавшись, в комнату вошел гость. Шагая прямо к столу, убирал с пути стулья. Был явно расстроен. Может быть, его взволновала лестница?

Илья, с облегчением отложив спор, пригласил гостя сесть, успокоиться. Пригласил снять пальто. Пригласил говорить, когда успокоится.

Жене показалось, что приглашения высказывались не так, как нужно бы, как могла бы она. Она села в сторонку.

Гость сел рядом с мужем. Оказалось, что гость был значительно красивее мужа. Муж все время делал не то, что следовало. Например, он не замечал гостя. Для этого он курил. А пепел осыпался на грудь. А грудь была впалая — жена все это видела.

Жена думала: что могло взволновать гостя? Определенно не лестница. Ей казалось, Илья знал причину.

«Наверное, — решила жена, — после ссоры в первый раз встретились… Кто же это?»

Муж и гость имели одинаково большие носы. Но гостю нос был к лицу и по росту, словом, был впору, — у мужа выглядел лишним.

«Это, — подумала Клавдия, — Загатный, Ефрем. Конечно, как я сразу не догадалась…» И она постаралась припомнить, что слышала, знала в последний месяц об Ефреме Загатном.

И верно…

— Ефрем, — сказал Илья наконец, — что, успокоился? Ты быстро бежал? Прочти-ка вот это письмо… — Он кинул на колени Ефрему письмо от Кудинова.

— …И вот это, — он взял со стола письмо от Кудиновой и тоже отдал Ефрему. — Прочти и объяви свое мнение.

«Илья-то находчив», — удивилась жена про себя и улыбнулась Ефрему.

— Этим вы разрешите наш с мужем спор.

— Да… разрешишь наш с мужем спор, — поторопился Илья.

Усмехнулись обмолвке.

Ефрем взял одно письмо и другое. Сравнил — одно и другое.

— Целовали их грязными губами, что ли? — ткнул он в кошкины на конвертах следы.

Илья с Клавдией, любопытствуя, ждали, когда он начнет читать.

Лениво развертывал. Лениво читал. Одно и другое. Представлялся то близоруким, то дальнозорким. Сморкался. Тер глаз.

В комнате стало быстро темнеть. Илья зажег свет. Ефрем придвинулся к свету. Отодвинулся. Он прочел.

Молча вложил оба письма в один конверт.

— Ты на чьей точке зрения? Я, например, поддерживаю его правоту. Клава — ее. А ты?

— Дело, — важно стал рассуждать Ефрем, — не в точке зрения, а в точке, так сказать, освещения, источнике света. Не отрывайте фактов от их производственной основы. Кудинова я знаю: кончил институт в прошлом году. Он строит уездную электростанцию. Если бы станция была достроена и в дома проведен электрический свет — лампа в окне не была бы керосиновой. Не коптила. Ясно? В таком случае жене ничто бы не помешало уйти из дому. Она бы спокойно ушла, сохранив свою точку зрения. Согласны? — Он ткнул пальцем в лампу. — Фиксируйте внимание на лампе, а не на психологии. Несовершенство техники. Все мещанство отсюда.

Илья весело посмотрел на жену.

— Знаешь, кто ты, Ефрем?

— Кто, интересно?

— Мистик! Понял? Схоласт и мистик. Что ж, по-твоему, лампа богом была предназначена для водворения мира? Богом? Да?

Илья неожиданно для себя произнес слова «мистик», «схоласт» и «бог», но лишь произнес — сразу же сам он, его жена и Ефрем — все они вспомнили, зачем пришел сегодня Ефрем Загатный к Илье Татаринову.

— Мистик? — поглядел Ефрем на него подозрительно. — Бог? Ладно. Простите… — Он обернулся к Клавдии.

— Что? — удивилась та. — Что?

— А вот… — вскинув руку на стол, Ефрем вывернул из патрона лампу. — Почему? Говоря откровенно, при свете я не могу говорить откровенно… Не думайте, пожалуйста, что я нервнобольной. Просто прихоть…

— …Теперь… — Он легко отвалился на стуле. — Теперь мы поговорим обо всем, в том числе и о боге…

Шестой номер шел медленно, был разбит старостью. Дергался, скрежетал, мелко дрожал, так, что ныло в ногах.

За исключением Ефрема, ехали одни женщины.

Ефрем с Клавдией сидели в углу. У ног их ползала красивая женщина: она потеряла копейку. Сначала ей все помогали искать руками, глазами, советами. Копейка не находилась. И начинало казаться, что никакой копейки у женщины не было, не терялась. Мало-помалу все перестали искать. Кроме хозяйки. Хозяйка искала настойчиво, пачкала пальцы, платье, ползала на коленях, что-то шепча. Казалось, она вымаливала эту копейку у бога.

Ефрем засмеялся. Клавдия посмотрела на него строго.

— Чего вы?

— Да вот, — Ефрем показал на коленопреклоненную женщину, — вспомнил опять о баптистском собрании… Дело в том, что в моей истории я сам не все понимаю. Например: почему я вдруг стал получать на институтский адрес журналы?

— Это наверное, устроила ваша Тася.

— Моя Тася? Вы думаете?

— Больше же некому…

— Предположим… Хотя, собственно, почему она меня не предупредила, почему выписала на институт; допустим, ошибка почты… Впрочем, черт с ним! Хуже знаете что? Хуже то, что я бежал к Илье… Как это называется… с раскрытым сердцем… а он мне ничего не ответил…

— Он же сказал: если все, что вы нам рассказали, правда, он постарается реабилитировать вас в институте. Что вам еще нужно?

— Ничего, Клава. — Ефрем вздохнул. — Илья еще больше сказал. Он сказал, что раз с этим устроено, то…

Ефрем вынул из кармана копейку и, тайком от ползавшей женщины, подбросил копейку на пол.

— Надоела, — пояснил он изумившейся Клаве и продолжал: — Раз с этим устроено — значит, нужно подумать и поговорить о другом.

— О том, что писал Илюша в газете? Гражданка, — нахмурилась Клавдия, — гражданка, монета лежит сзади вас, обернитесь…

И, приняв, таким образом, участие в ефремовской шалости, Клавдия почувствовала себя с ним легко.

— В газете. Вы слышите?

— Да. А я на это сказал…

— Вы не сказали, а крикнули.

— Я и хотел крикнуть…

— Крикнули, что, мол, уже уяснили нелепость своей индивидуалистской позиции.

— Я не говорил «индивидуалистской»…

— Все равно. Это я говорю… И поведете себя теперь иначе…

— Факт. А Илья не поверил.

— А вы рассердились. Закричали, что от Ильи…

— …Уж никак не мог ожидать.

— Что с такими Фомами, точнее, Ильями неверными социализма не выстроишь. Так? — Клавдия звонко, на весь вагон, засмеялась. Ефрему, который с трудом различал глуховатый свой голос в шумном трамвае, стало завидно.

— Вот бы мне такой голосок! Я бы всех моих стенгазетных врагов перекричал бы…

Смеясь, Клавдия думала не о смешном. Перед их уходом Илья отозвал ее в коридор, дал наказ:

— Знаешь, не так, наверно, все просто, как он рассказал. В рассказе все слишком случайно. Ты не находишь? Почему-то он не сказал, кто познакомил его с этой Тасей, сказал «познакомили — и все»… Ты знаешь, мне кажется, что он откровеннее с женщинами… Ты, я уверен, узнала бы больше. Поговори, подружись с ним…