Леонид Рахманов - Повести разных лет

— По-моему, — сказал Моня.

— Еще одно ваше мнение… Как по-вашему, Соломон Яковлевич, я не бабник?

— Я думаю, — сказал Моня, слегка сконфузясь, — что…

— Ясно, что бабник… Только любят меня какие-то дуры… «Милый, говорит, как я тебя люблю. Мне каждую ночь снится твое новое пальто…»

— Святая роскошь! — побагровев, заговорил Моня опять оглушительным голосом. — Святое роскошество! Научите меня шутить…

Настал день, намеченный Ефремом для выступления в Доме Евангелия. Ефрем недолго обдумывал содержание своей будущей речи — содержание давно было ясно, — больше беспокоил его механизм выступления: как это он пройдет вперед, да как станет на кафедру, как начнет отстранять пытающихся стащить его с кафедры — он уверен, что найдутся такие охотники, — затем еще соображал и рассчитывал, когда ему удобнее выступить — в начале или в конце молитвенного вечера, и решил:

«Пожалуй, в конце. Впрочем, по обстоятельствам. А теперь надо скорей собираться. Опоздаю — меня ждать не будут. Бедному двух обеден не служат…»

Как и в прошлый раз, ехал и шел. По Косой линии вышел на Двадцать четвертую.

Двор был весел.

— Летом цветники, клумбы… — сообщила в прошлый раз Тася.

И верно, клумбы, невидимые тогда под снегом, сейчас выглядели великолепно, организованно. Пока без цветов, они манили Ефрема побегать по ним, потоптаться, как в детстве. Не удержался — прошелся по черному прошлогоднему дерну. И лишь после стыдливо оглянулся на окна.

— Ни-ко-го! — по-мальчишески пропел. — Ни-че-го!

В зале все оставалось по-прежнему.

Пахло масляной краской.

Казалось, запах этот исходит не от стен-потолков, а от публики, — так много сегодня набилось людей в зале, так лица всех были маслено-потны, так было душно.

Казалось это, быть может, еще потому, что внимание Ефрема сосредоточилось не на потолке, как в прошлый раз, а на людях.

«Как будет? Как пройдет? Как они встретят мое выступление? Как?!»

Сегодняшнее собрание было, по-видимому, посвящено специальным вопросам, — насколько понял Ефрем, вопросам миссионерства. Обсуждали также возможности открытия краткосрочных библейских курсов для подготовки миссионеров.

Неподвижно стоя на кафедре и вознося мощные кулаки, говорил добрый молодец с русыми кудрями, голубыми глазами, — этакий крепкий, живой, симпатичный, свой парень.

— Кто это? — спросил Ефрем у соседки.

Та не ответила.

— Кто это? — спросил Ефрем у соседа.

— Редактор «Баптиста Украины». Бывший редактор то есть. Бывшего «Баптиста Украины»…

— О! — восхитился Ефрем. — Значит, что-нибудь дельное скажет. По-настоящему вредное.

…— В наши дни, — потряхивал кудрями добрый молодец, — когда никто не будет оспаривать обязательности преподавания Евангелия на родном языке…

«Антисоветчину, — ужаснулся Ефрем, — какую разводит! Скажите пожалуйста. Интересно!»

— Скажите, — обратился Ефрем к соседке, — когда эти библейские курсы откроются?

Соседка молчала.

— Скажите… — обратился он с тем же к соседу.

— Вы хотите поступить на библейские курсы? — оживился сосед. — Вы из какой общины, брат? Вот, пожалуйста… — он сунул в руку Ефрему бумажку, оказавшуюся — рассмотрел Ефрем погодя — анкетой (Ефрем потерял ее после своего выступления).

Оратор между тем кончил, сошел, сел на место. Широкими жестами победителя он отирал пот, сморкался, вынимал блокнот и что-то записывал могучими взмахами карандаша.

В своей вышитой косоворотке он был похож на артиста-балалаечника.

Хор начал исполнять что ему полагается. Ефрем пока мысленно репетировал свою речь.

Через минуту сосед протянул ему некую пачку.

— Что это?

— Раздайте возможно большему количеству необращенной молодежи, — зашипел сосед. — Обращение по поводу смерти Виктора Ивановича. Прочтите.

Ефрем развернул листовку:

Братья, сестры и необращенные граждане! Все трудящиеся!

Виктор Иванович скончался в цвете сил и здоровья.

Только недавно он окончил университет, где поражал профессоров своими способностями.

Мечтой его было послужить Рабоче-крестьянской власти в деле развития хозяйственно-финансовой мощи великого Союза Советских Республик. Он уже начинал служить государству на этом поприще.

Но, с другой стороны, он придавал огромное значение делу духовно-просветительного возрождения страны, которое подвигалось и развивалось усилиями Всероссийского союза общин баптистов.

Будучи еще более юным, он работал при Организационном отделе В. С. О. Б., причем ему удалось ввести немало улучшений и преобразований. Здесь он проявил недюжинные организационные способности.

Покойный В. И. имел выдающийся поэтический дар. Некоторые из его стихотворений помещены на страницах «Баптиста» и «Молодого виноградника».

На «Библейских курсах» В. И. преподавал политграмоту.

Не было никакого сомнения, что в недалеком будущем из В. И. выработался бы весьма полезный работник для государства и народной духовной нивы.

Но, увы, смерть скосила эту жизнь.

Пусть же эта короткая, но богатая и полезная жизнь послужит примером для наших юношей.

Пусть вольются в наши ряды новые и новые кадры уверовавших.

Да благословит нас Господь!

«Какое гнусное приспособленчество, — подумал Ефрем. — Что за тон! Нет, какой тон! Ах, двурушники!

«Мечтой его было послужить Рабоче-крестьянской власти…»

«Но, с другой стороны… усилиями баптистов…»

«Вот оно — студенты-баптисты!.. А чего ж я сижу? Самое время мне выступить. Я как раз накалился. И оратора на кафедре нет. И хор кончил петь…»

Ефрем встал.

Страха не было, — не побьют же его! — ораторской застенчивости также не было.

Ефрем вышел из ряда и направился по проходу вперед.

Ровным гимнастическим шагом прошел он весь зал, отражая спиной взгляды публики.

Лишь на миг стало страшно, когда поглядел ненароком на хоры: вдруг представилось, что он идет по этим перилам на шестиметровой высоте.

Вступая на кафедру, вынул из кармана часы. Стрелки показывали ровно половину восьмого.

Ровно в половине восьмого он обернулся лицом к публике, положив, как заправский докладчик, карманные часы на край кафедры.

Никто не позвонил, не окликнул его ни сзади, ни сбоку, никто не взял ни за шиворот, ни под локоть.

Он увидел публику.

Она сидела.

Он увидел разноцветную почтенную публику. Она сидела неподвижно, как на грядках. Она цвела и благоухала женскими шляпками и розовыми бутонами лысин. Ждала теплого благословенного дождичка речей, песнопений. В случае же грозы, которую готовил Ефрем, нелюбезного душе ее града, могла в ответ грозно, как ожидал Ефрем, заколоситься колючими зонтиками…