Леонид Рахманов - Повести разных лет

— Ратша! Ты служил моему отцу, деду служил… Скажи: в сегодняшних боярских речах есть хоть вот столько правды?

— Есть, — помолчав, отвечает Ратша.

Александр нетерпеливо ждет.

— Сам знаешь, низовые княжества татарва разорила, хлебом надо своим прокормиться, — обстоятельно поясняет Ратша, — ни людей, ни коней нельзя тронуть летом… Как сбирать ополчение? С кем воевать свеев?

— Выходит, не с кем, — поник головой князь. И тотчас выпрямился, увидав на лавке рыцарскую перчатку, которую давеча посол бросил. Большой палец у нее полуоторван. Александр нахмурился, взял ее в руки.

— Кто трогал?

— Ратмир принес из той горницы. Дружинник твой младший…

— Это я, князь, — несмело выступает из угла юный псковский щитник.

Александр медленно поворачивается к нему.

— Ты? — грозно говорит он. — За меня принял вызов?

Побледневший Ратмир молчит. Князь оборачивается к Сбыславу Якуновичу.

— Так-то ты смотришь за моими дружинниками! Ну, что молчишь?

— Я жду, князь, — коротко отвечает тот.

Александр внимательно вглядывается.

— Ты ждешь! А дружина?

— Ждет, как ты приказал.

Пауза. Ратмир затаил дыхание, чувствуя, что сейчас произойдет что-то важное. Александр многозначительно говорит Сбыславу Якуновичу:

— Пойди и скажи, что ей ждать недолго.

Разорвал кольчужную рукавицу и с силой швырнул ее в угол.

Боярский совет подводит безрадостные итоги.

— А Биргер не согласится, — понуро говорит архиепископ, — станем бить челом самому королю свейскому Эрику…

— Так, так, владыко, — довольно приговаривает Гурята. Остальные, кроме сумрачно молчащего Павши Онцифоровича, согласно кивают. Вдруг видят: в дверях стоит князь Александр. Как ушел, так незаметно и появился. Зато в нем самом заметная перемена: в лице спокойствие, заговорил степенно:

— Господа бояре, прошу пожаловать со мной на крыльцо владычье. Дай помогу, преосвященный владыко! — бережно помогает Спиридону подняться с кресла и ведет его к двери. За ними, теснясь, выходят недоумевающие бояре. Первым идет воспрянувший духом Павша.

На дворе, перед самым крыльцом, выстроилась принадлежащая Александру дружина: триста мечей сверкают на солнце.

— Говорят, бог не в силе, а в правде, — говорит князь. — Тут и правда, и сила немалая… — Спокойно взглядывает на посадника и Жирослава Роговича. — С такой дружиной не страшно и на Неву выйти. Нас там не ждут, а мы уже там! Верно я мыслю, бояре?

Пораженные бояре сначала молчат. Затем поднимается такой шум, от которого туча голубей взмывает с крыши архиерейских хором.

— Как он смел на владычий двор привесть свою дружину?

— Испокон века такого не было!

— Не давай ему, преосвященный владыко, благословения!

— Сгубит он наш Великий Новгород! Косточек русских не соберут после неравного боя!

— Ведь что придумал: скакать куда-то, а не дома, за крепкими стенами обороняться!

— С отцом всю жизнь мучились, теперь с сыном!

— Господи, неужели иных князей на Руси мало?!

— Пускай вече прикажет князю сидеть дома смирно, ждать нашего решения!

— Сами прикажем! Не надо веча…

— Постоим за боярскую вольность!

Раздраженные боярские голоса покрываются дружной клятвой трехсот молодых воинов:

— Постоим за новгородскую славу!

Большой, красивый шатер в шведском лагере на берегу Невы.

В шатре — ярл Биргер, его сын, еще двое военачальников, иноземный рыцарь и шведский епископ. На скатерти остатки обеденного пиршества, пустые кубки. Старый воин стоит у откинутого полога, у входа в шатер, и негромко поет, аккомпанируя себе на лютне. Юноша, сын Биргера, подпевает, строгая кинжалом ветку. Остальные дремлют или борются с дремотой. Внимательно слушает лишь иноземец.

— Все битвы для меня нипочем, — вполголоса поет воин, — ни один витязь не выбьет меня из седла… Я думал, что никто не может противиться моим желаниям, и однако ж русская дева пренебрегла мной…

Кто-то из вельмож сладко зевнул, разморенный полдневной жарой и сытной трапезой. Воин поет:

— Я рожден там, где звучат тетивы луков и поют стрелы. Корабли мои — ужас народов. Я избороздил все моря, и однако ж русская дева пренебрегла, мной…

Иноземный рыцарь презрительно усмехается.

Резкий окрик Биргера:

— Что ты поешь, дурак?

Испуганный певец опускает лютню.

— Песню Гаральда Храброго, властительный ярл…

— Вздорная песня! — сердито говорит Биргер. — Кому это надо, чтоб русские девы нами пренебрегали?

Его сын беспечно смеется.

— Это было давно, властительный ярл… очень давно, — оправдывается певец, но Биргер уже не обращает на него внимания.

— Жарко! — отдуваясь, говорит он. — Если сегодня приведут достаточно коней и носильщиков, завтра мы выступаем и берем по пути крепость Ладогу. Надеюсь, когда мы будем у стен Новгорода, наши друзья из Ливонии и Пруссии (значительный взгляд в сторону иноземного рыцаря) успеют добраться до Пскова…

— О! — рыцарь надменно вскиул гонлову. — К тому времени орден уже овладеет Новгородом!

— И мы посмотрим, — продолжает Биргер, как бы пропустив его слова мимо ушей, — кому достанутся честь победы и все богатства, когда русский Новгород перестанет существовать. Пой! — крикнул он воину с лютней. — Пой то, что следует петь перед м о и м и битвами.

Тот поет:

— Жарко дрались мы мечом! Пятьдесят один раз водружал я свое знамя на поле битвы. Никогда я не опасался, что воины найдут себе более храброго предводителя…

— Громче! — кричит Биргер.

В кубки опять налито вино, все пьют, затем начинают подтягивать скальду, молчит только немец.

— Жарко дрались мы мечом! Я был еще молод, когда на востоке устроили мы в усладу волкам кровавую реку и задали для желтоногой птицы богатую пирушку из мертвечины. Море было красно, как растерзанная рана, и во́роны плавали в крови…

На пороге шатра появляется запыленный рыцарь, которого Биргер посылал в Новгород. Он почтительно приветствует ярла и остальных вельмож. Все замолчали, с любопытством ждут его сообщения.

— Достославный ярл! — говорит он отчетливо. — Твое приказание выполнено. Новгородские вельможи трепещут, их княжич от страха не мог вымолвить ни одного слова.

Биргер удовлетворенно кивает.

— Ты быстро вернулся, — одобрительно говорит он.

— Я летел как птица, чтобы порадовать своего великого ярла вестью о слабости его ничтожных врагов.

— Садись, — говорит Биргер. — Налейте ему вина.

В прибрежном лесу князь Александр отдает последние распоряжения. Его глаза блестят в предчувствии близкого боя, под румяными юношескими щеками катаются желваки, но движения его сдержанны и неторопливы.

— Никто не может сказать, что мы коварно напали ночью, на сонных, — говорит Александр. — Молнией среди бела дня появились, и молнией мы ударим! Только не дать опомниться и понять, что нас мало, а их много… Начнут ижорцы, начнешь ты, Пелгусий, — он положил руку на плечо пожилого, угрюмого вождя ижорцев. Обращается к старшим дружинникам: — Сбыслав Якунович, Гаврила Олексич, ступайте на место и ждите, Павша Онцифорович, — говорит он боярину, — взглянем еще на лагерь.