Михаил Соловьев - У Дона Великого

Похоронив отца, Алена в хозяйственных заботах искала покой. Она сама накосила довольно много сена для коровы, собрала с огорода поспевшие овощи, соседские парни и брат Еремы помогли убрать просо. Но все это не приносило ей полного покоя, не устраняло тревожных мыслей. Посещая ежедневно могилу отца, она клала свежие цветы и горестно спрашивала:

— Батяня, как же мне жить дальше?

По вечерам Алена доставала подарок Еремы — цветастый платок, отцовский шлем, меч, лук, стрелы, кольчугу, кожаные сапоги, которые купил ей отец на московском торгу. Она раскладывала все это на столе, перебирала в руках, что-то задумчиво прикидывала и вновь убирала в сундук.

Зашла Алена и в сельскую кузницу, притулившуюся на краю деревни. Там орудовали кузнец Васюк Сухоборец, Гридя Хрулец и еще несколько сельских жителей. В закопченной хоромине без потолка натужно пыхтел заплатанный мех. Молоты, взлетая кверху, вели громкий звенящий разговор. Изредка бухал большой молот и зло шипело в воде раскаленное железо. По углам грудами были навалены готовые копья, топоры с длинными рукоятями, рогатины, самодельные мечи и ножи и всякое другое оружие. Тут же лежали сшитые из двойного рядна нагрудники, наколенники, мягкие кольчуги, на которых поверху были укреплены плотно друг к другу железные пластины. Такими же пластинами отделывали и островерхие шапки-шлемы, сделанные из того же рядна в четыре слоя. Все это было изготовлено для сельских ополченцев. Рядом с кузницей несколько крестьян сгибали для луков тонкие, хорошо отесанные, упругие ветви дикого орешника и клена, другие вили тетивы из льна и ремней.

Гридя Хрулец в красной холщовой рубахе с расстегнутым воротником орудовал огромным шестопером — длинной дубиной-палицей с шестью железными острыми перьями на конце.

— Готова моя Маня! — любовно восклицал он, скаля зубы. — Налетай, вороги! Как махну, так дюжины нету! Дядя Васюк, дай спину, я спробую, а?

— Я те спробую, — угрюмо, но беззлобно отвечал Васюк, редко улыбавшийся с тех пор, как ордынцы зарубили его жену. — Ты, парень, не хвались, идя на рать, а хвались, идя с рати.

— До самого Мамайки доберусь! — не унимался Гридя. — Как садану по башке, так враз и блин!

Увидев Алену, Гридя расплылся в улыбке.

— А-а, невеста! Чего пришла, за оружием?

— Нет, женишок, у меня есть свое почище твоего, — в тон ему ответила Алена.

— Вот как! Ай воевать собралась?

— Собралась!

— Ну-у! Сильна, матушка. А ведь девок в ратники не берут!

— А меня возьмут. Когда ты от ордынцев плакать будешь, я тебе слезы утирать стану.

Кругом загоготали:

— Ну как, Гридя, получил оплеуху?

Вдруг в жарком воздухе со стороны небольшой сельской церквушки разнесся звон колокола. Кузнецы опустили молоты, затихли. Колокол гудел мерно и призывно, и этот тревожный звук, как нож, врезался в сердца людей.

— Никак сполох, — глухо произнес Васюк и бросил молот в угол кузницы. — Вот, парень, и пришла пора спробовать твою Маню…

Все сгрудились около кузницы. Каждый уже давно ждал этого часа, но вот раздался звон колокола и словно расколол жизнь на две половины. Все, что было до этого важным и спешным, стало теперь как бы ненужным и мелким. Люди стояли молча, в недоумении, будучи не в силах ухватить оборванную нить привычных мыслей.

Подскакал на взмыленной лошади всадник.

— Старшой есть тут?

— Я буду, — выступил вперед Васюк.

— Наутро выступать. На Коломну! — и умчался, обвитый серой пылью.

Среди всеобщего молчания Васюк промолвил:

— Слава богу, хлеб почти целиком убрали. Остаток бабы сами уберут. И сена скоту накосят.

В его словах не было ни злобы, ни возмущения, слышалось лишь досадно-горькое сожаление, что приходится сразу оборвать все житейские заботы и приступать к новым, тяжелым, но необходимым делам.

И так было в сотнях сел и деревень в эти сухие, безветренные дни августа 1380 года.

Назавтра ополченцы, возглавляемые Васюком и Гридей, ушли, село сразу почти наполовину опустело. Проводив вместе с другими женщинами ратников, Алена долго стояла на краю деревни, прислонившись к плетню. И наконец решилась.

В тот же день она попросила мать Еремы взять к себе во двор корову и присмотреть за избой. Сказала, что хочет с возчиками зерна в княжеские житницы поехать в Москву, к тетке, рассказать про отца и побыть там с неделю.

— Тошно мне тут, тетя Ефросинья.

Под вечер она отправилась на могилу отца, в последний раз опустилась на колени у дубового креста.

— Прощай, батяня. Пойду, куда все пошли… За мамку отомстить хочу… Благослови, батяня! — и, склонив голову, замерла в оцепенении.

Вечером при тусклом свете каганца она отрезала свои косы, свернула их в тугие жгуты и спрятала в сундук. Теперь ее голова была острижена по-мужски, «под горшок». Примерила кофту, у которой в передней части с изнанки была нашита толстая прокладка, чтобы не была заметной ее девичья грудь. Затем достала из сундука отцовские доспехи и оружие. Меч прицепила к поясу, колчан и лук повесила на плечи вместе с мешком, где находились кольчуга, шлем, сапоги, кое-какое белье и еда.

Алена вышла еще затемно, чтобы никто ее не видел, оглянулась на черные избы родной деревни и повернула на коломенскую дорогу.

се разъехались, и Дмитрий Иванович с помощью лишь ближнего боярина Свибла управлялся с многочисленными текущими заботами. В Москву прибывали все новые конные и пешие воины. Кремль уже весь был забит людьми, многие обитали даже под временными навесами на кремлевском взгорье у Чудова монастыря и собора Спаса Преображения. Немало ратников размещалось в Заречье, на Неглинке, в арбатских слободах. И повсюду ежедневно проходило обучение военному делу, особенно среди пеших ополченцев.

Во всей этой сумятице, заполнявшей дни с утра до вечера, великого князя все время не оставляла, крайне беспокоила одна мысль: каковы намерения Мамая? Он боялся внезапного нападения. Дальние сторожи, посланные в Дикое поле, доносили, что Мамай по-прежнему кочует в устье реки Воронеж, а часть его воинов даже находится далеко за Волгой. Но как знать, что у хана в голове! Дмитрий Иванович хорошо понимал, с каким опытным и коварным врагом он взялся тягаться.

Князь вспомнил, как девять лет назад, еще юношей, он побывал в самой берлоге Мамая. Ехать было боязно, не все возвращались живыми из ханского логова. Но ехать было надо, чтобы лично убедить хана не поддерживать тверского князя Михаила, получавшего два лета подряд из ханских рук ярлык на великое княжение Владимирское. Князь далеко не был уверен в успехе, хотя и вез с собой более чем богатые дары.