Михаил Соловьев - У Дона Великого

— Во! Ага! — ухватился Сенька. — Сам баешь: «Кои под рукой лежат». А ты видал, чтоб у кого из людей слова под рукой лежали? А?! У тебя лежат?

Ерема смутился и даже под локоть заглянул. Там ничего не лежало.

— А ну тебя, Сень. Совсем меня запутал, — сдался Ерема и отошел к лошадям.

Оберегая себя, они решили спать по очереди, и Ерема вызвался держать охрану первым. Лошади их стояли под седлами; они уже съели небольшие засыпки овса и теперь мотали торбами, подвешенными к мордам, пытаясь ущипнуть густую траву. Ерема снял торбы и привязал лошадей на длинные поводки — пускай пасутся.

Последние лучи солнца уже погасли на макушках деревьев, когда, перед тем как угомониться на ночь, в ручье вдруг громко заквакали лягушки. Ерема подошел к потухавшему костру, сел, сказал с ухмылкой:

— Ну, схватились кумушки ругаться.

— Какие кумушки? — не понял Сенька.

— А лягушки! Ты приклони ухо. Слышь, они же кричат друг на дружку: «А ты-то какова! А ты-то какова!»

Сенька приподнял голову, прислушался.

— А и правда! — изумился он. — Похоже! А я сего и не примечал. Ну, Ерема, ты и видок глазастый, и слухач добрый. Молодец!

Укладываясь уже окончательно, Сенька предупредил:

— Ты гляди позорче, многоокий. Ордынские разъезды сюда не попрутся, а вот лихие люди… Возьми лук и стрелы и держи их наготове.

Они благополучно переночевали и спозаранок тронулись в путь. Ехали осторожно, иногда останавливались, приглядываясь к степным балкам и шелестящим дубравам. К полудню они добрались через лесные чащобы почти до самой засеки сторóжи Тупика, и Ерема видел, что Сенька все больше волновался.

— От дьявол! — придержал он коня. — Мы уж совсем близко к засеке, а дозоров никаких нету. Либо перебрались на другое место?

С величайшей осторожностью они медленно продвигались вперед, готовые к любой вражеской атаке. Наконец выехали на небольшую поляну и замерли от ужаса.

Повсюду лежали трупы почти всей тупиковской сторóжи. У дерева они увидели и самого воеводу Тупика с рассеченной головой. Землянки были сожжены, все оружие и доспехи враги унесли с собой; они сняли одежду даже с мертвецов. Ратники лежали в белых, изодранных и окровавленных рубахах, и у некоторых хищные птицы — вороны и орлы-стервятники — уже успели вырвать из тела большие куски мяса. Произошла эта сеча, видимо, вчера или позавчера, так как, несмотря на жару, трупы еще не успели разложиться. Нападение врагов произошло, по всей вероятности, ночью: больше всего порубленных находилось у самых выходов из землянок.

Ерема и Сенька долго не могли опомниться, их душили слезы и отчаяние. Они видели, что все это сотворили ордынцы, — Сеньке слишком хорошо были известны косые удары их кривых сабель.

Придя наконец в себя, они сразу же согласно решили: православных русских воинов нельзя оставлять непогребенными, чтобы их тела не были осквернены дикими зверями и хищными птицами. Но им нечем было вырыть могилу. Тогда-то и пришла в голову мысль — по древнему славянскому обычаю предать тела погибших огню.

Почти до самого вечера, оглядываясь и держа оружие наготове, они таскали из лесу хворост и сухостойные, упавшие на землю деревья. Когда сложили дрова большим кругом и высотой почти по грудь, начали сносить мертвецов и класть их рядами на кострище. Всего насчитали двадцать восемь человек, недоставало лишь нескольких ратников: либо им удалось спастись, либо они были убиты еще раньше. Всех их Сенька хорошо знал, некоторые, как и он, были коломенские.

Осенив каждого крестным знамением, принялись вновь таскать дрова, пока не сложили огромную кучу.

Уже начало темнеть, когда они зажгли костер. Долго у него не стали задерживаться: мало ли кого мог привлечь он в лесной чаще. В скорбном молчании они удалялись от злополучной поляны с пылавшим костром, пока уже в темноте не остановились на ночлег в глубине густого, высокоствольного леса.

Почти всю ночь они не сомкнули глаз. Лишили их сна и только что пережитое горе и мучительный вопрос: что делать дальше? Продуктов у них было на пять-шесть дней, лошади могли прожить на подножном корму. И они решили искать сторóжу Мелика: она не могла слишком далеко углубиться в Дикое поле — там уже начиналась открытая степь. Но где, в каком месте она затаилась? Поиски ее в течение трех суток ничего не дали.

На рассвете четвертых суток они выехали из леса и огляделись. Надо было соблюдать величайшую осторожность. Боброк оказался прав: по всему было видно, Мамай направил к самым южным границам Рязанского княжества свои крепкие боевые разъезды.

Они тронулись шагом по проселочной тропе, минуя густые кусты дикого орешника. И вдруг Ерема увидел, как Сенька резко дернулся, охнул и упал на переднюю луку седла. В его затылке, под самым краешком шлема, торчала, покачивая оперением, длинная стрела. Ерема схватился за саблю, но руку его прижала туго обвившая тело петля аркана, и в тот же миг он был сдернут с седла. Ударившись головой о землю, он потерял сознание.

…Очнулся Ерема от бешеной тряски: перебросив его, как мешок, через седло, ордынец скакал во весь дух, и за ним мчались с гиком другие всадники. Ерема бился подбородком о мыльно-мокрый бок лошади, в нос ему шибал острый запах конского и человечьего пота. И он вновь лишился сознания.

Вторично он пришел в себя уже лежа на земле, в каком-то дырявом сарае, с крепко скрученными руками. Левый глаз заплыл совсем и превратился в сплошной багрово-красный синяк, с разбитой губы стекала розовая прозрачная слизь. Нестерпимо ныли стянутые ремнем руки.

— Ловко, Еремка! — сокрушенно проговорил он. — Влип, как кур во щи. Вот тебе и твоя смекалка.

Ерема прислушался. За дощатой, с большими щелями дверью, топтался молодой воин-охранник.

— Да, дурачком отсюда не улизнуть. Сижу, как блоха в кармане. Видно, дурная моя голова, на сей раз пришла пора нам с тобой врозь пожить. Плакала моя Алена, — с горечью подтрунивал он над собой.

Вспомнил Сеньку, смачно выругался:

— Эх, злодеи, какого парня сгубили!

Сквозь дырявую крышу Ерема увидел в чистом голубом небе стаю летевших к югу птиц. Да-а, он тоже полетел бы домой, да вот беда: бог позабыл снабдить его крыльями.

«Как же выбраться из сей мотни?» — лихорадочно соображал Ерема. Однако, сколько он ни раскидывал мозгами, все выходило: как ни верти, а штаны через голову не наденешь.

Он ползком подобрался к двери и начал колотить в нее ногой, заглядывая здоровым глазом в щели.

— Эй, косоглазый! Принеси водицы, все нутро пересохло.

Молодой воин молча прошел мимо двери и даже не взглянул на узника.

— Треклятый охламон, безбожник! — ярился Ерема. — Мы ваших полоняников так не мучаем. Вон джагун ваш, Ахмат, — мы его из мертвых воскресили!