Михаил Соловьев - У Дона Великого

— Вот как! — прошептала ошеломленная Алена. — А я-то думала, что одна тут. Стало быть, не всех воеводы узнали и прогнали по домам.

— Желанная моя, женушка! Светик мой ненаглядный! Соскучился как! — доносился до Алены страстный шепот ратника-мужчины.

— Любый, любый мой! — только и говорила женщина-ратник, захлебываясь от счастья.

И опять Алена удивилась и подумала: «Знать, они муж и жена. Вишь, вместе на басурман пошли. Видно, нехристи их тятьку либо матку сгубили, вот они и пошли…»

Восхищаясь молодыми ратниками, Алена вспомнила Ерему: «Вот и я бы так-то… с ним была». Сердце ее заныло, но она тут же остановила себя: «Да куда там! Ежели я ему покажусь, он же, шальной, враз закричит: «Алена!» — и все сразу прахом пойдет… Вот бы встретить его одного! Да как тут встретишь, в таком людском месиве!»

Муж и жена скрылись за выступом и отдались жарким объятиям. Алена стояла неподвижно: она не хотела показать, что явилась невольным свидетелем их счастья. Но что-то тревожило ее. Мужественно избрав судьбу девушки-воина, она как бы отстранилась от всего земного. Но природа брала свое: в Алене незаметно для нее самой уже созрела женщина, и поэтому подспудно все сильнее росла в ней тоска по мужской ласке.

Наконец женщина подобрала волосы и надела шапку. И тут случилась беда: Алена увидела у себя под ногами змею и так истошно закричала, что ратники подбежали к ней.

— Ты чего?

— Змея вот! — едва выговорила Алена, не в силах преодолеть дрожь.

Женщина-ратник смерила Алену уничтожающим взглядом и басовито сказала:

— Да то ж не змея, а уж. Аль не видишь, у нее на голове желтые глазки по бокам. Эх ты! Мужик называется. Заорал, словно девка.

Женщина-ратник еще раз насмешливо посмотрела на Алену и, обхватив своего мужа за спину, размашисто зашагала вместе с ним, довольная. Пристыженная Алена молча поплелась за ними к выходу из пещеры.

В келье Ослябя уже улегся, но все ворчал на Пересвета:

— И чего ты топчешься, прости господи. Вот боярская закваска… Никуда не денется твой Лексей. Да вот он, возьми его хоть за алтын…

Алена увидела, что Пересвет приготовил ей ложе из сухого пахучего сена, сказала с благодарностью:

— Спасибо, отец Лександр.

Она легла, но спать не хотелось. Все думала о ратниках — муже и жене. «Совсем молодые, как и я. Хоть бы они живы остались».

Пересвет лег голова к голове с Аленой, но ворочался, не спал. Видно, одолевало его что-то. Ослябя уже похрапывал, спали и другие ратники, разместившиеся в келье.

— Лексей, ты не спишь?

— Нет, отец Лександр.

Пересвету вдруг захотелось излить душу перед этим юнцом, к которому он так привязался.

— Вот Ослябя меня все боярством попрекает… Точно, был я боярином брянским, а потом взял да и ушел с боярства, потому как несправедливо оно деется. Князья, бояре да и игумены некие монастырские богатеют и жиреют, а смерды, черные люди нищи и наги. Сие по Христовой заповеди?

Пересвет подождал: может, юнец чего ответит, — но тот молчал.

— Сказал я своим вотчинным людям — закладням, холопам, дворским, да и смердам тож: оброка мне никоторого не надо, живите по своей воле… И живут они так уж лет пять… А в ту пору князь брянский с бояры на меня взъярились: мол, пример недобрый подаю… И ушел я с Брянщины и прибился к Троицкому монастырю, к отцу Сергию. Сия Сергиева обитель снедь своими трудами добывает, монастырская братия на полях орет, за скотом ходит, ремесла разные справляет. То мне любо… Одначе каюсь, малец, сам я доволен, а черные люди, как и прежде, нужду и притеснения терпят. И выходит, я им никакой помощи не оказал. Не от бога сей порядок на земле заведен, а от людей, кои в сытости да в корысти погрязли… Так-то!.. И в какой час оно, царство божие, придет, никому не ведомо.

— Отец Лександр, — тихо сказала Алена, — татей да душегубов у нас много. Сие все оттого?

— Оттого, Лексеюшка, оттого. Тошно жить смердам и холопам под кнутом боярским. Вот и убегают в леса, татями да лиходеями становятся. Невмоготу им терпеть такое боярское лихоимство… Живут в лесах по-звериному да по-звериному ж и людей грабят да убивают. Пить-есть-то надо! А в чем их вина? Они такие ж русские люди, их и к нашему войску прибилась немалая толика… Вразумлять надобно богатеев божьим словом. Надо им жить, как Христос завещал, как велят заповеди его. Меньшим черным людям тяготы не чинить, не измываться над ними. Вот и не будет душегубства. Эх, грехи наши тяжкие…

Пересвет помолчал, пошевелился, прислушался: вроде не спит малец.

— Я вот князя нашего, Митрея Ивановича, крепко почитаю, а по правде сказать, и люблю. За веру, за люд православный стоятель он добрый. Живота своего не щадит. А все ж он князь… Над черными людьми его тиуны да приставы вон как лютуют… Вот, даст бог, побьем мы ордынцев, от ханских поборов избавимся, а княжеский да боярский оброк все едино останется. Да-а, поди раскумекай, где правда в сей жизни, а где кривда. Бог-то отчего терпит такое злое лихо?

Пересвет задал этот вопрос не столько молодому ратнику, сколько самому себе, но ответа на него тоже не знал. Он только горестно вздохнул и пробормотал:

— А я чем могу помочь страждущим? И как им можно помочь? А надо бы, страсть как надо!.. Томится во мне человек, жаждет добра бедным, а как его учинить — не ведаю…

Пересвет вновь прислушался. «Юнец, видно, спит», — решил он. Но Алена не спала. Она не постигла всего, о чем с такой горечью говорил монах, но всем сердцем почуяла, какой высокой доброты и разума был этот человек.

…Дмитрий Иванович тоже поместился в одной из келий пещеры. Плотники вмиг смастерили ему топчан, а отроки принесли сена и покрыли его плотным рядном. Но князю было не до отдыха: только что возвратился из разведочной сторóжи Боброк, и они углубились в те записи на листах, которые сделал воевода.

— По дороге к Дону, — показывал Боброк, — я отметил три места, кои для нас были бы выгодны при сражении. Но лучшее место — у Дона, по правому его берегу. Куликово поле прозывается. Ежели Мамай запоздает и не поспеет к нему, тут мы и станем, путь ему пересечем. Стало быть, поспешать надо, княже, поспешать.

В княжескую келью пришел князь Владимир Андреевич, и они до позднего вечера выясняли выгоды отмеченных Боброком мест предполагаемого сражения и мысленно расставляли на них войска. Однако все сходились на том, что Куликово поле лучшее место. Лишь бы Мамай не подоспел туда раньше.

На следующее утро, когда войска строились, чтобы двигаться дальше, в княжескую келью быстро вошел Бренк и в некотором замешательстве остановился у входа. Князь, застегнув на петли легкий темно-зеленый кафтан, как раз прилаживал широкий пояс с прицепленным к нему мечом. Он взглянул на Бренка и коротко спросил: