Генчо Стоев - Цена золота. Возвращение

Юноша продолжал стоять, молча глядя на Павла; дыханье его участилось. За него ответил толстяк:

— Точно, точно, если мы и протестуем, то только потому, что в стране нет законности и порядка…

— Замолчите! — бросил ему через плечо светловолосый и опять повернулся к Павлу, потирая лоб кончиками пальцев.

— Извините, сударь, я действительно сегодня несколько растерян. Плохо то, что я слишком поздно оценил роль этого человека — когда его уже нет в живых. Здесь, в этом политическом вакууме… А вопрос ваш вполне резонен.

— Что ж, тогда за ваше здоровье!

— Нет, я думаю, — продолжал светловолосый, — что республика Хадживранева мало чем отличалась бы от нынешней монархии: та же кастовость, та же социальная структура…

— А что же изменилось в ваших взглядах после этого убийства?

— Я понял, что разверзлась пропасть. Что не стало тех, кому все же не были чужды интересы народа, и кто… Да, я уверен, что такие, как Хадживранев, дали бы дорогу молодым, их новым идеям… Возможно, была бы преемственность. Вот то, что исчезает безвозвратно…

— Да что вы! — воскликнул Павел с горячностью. Ему было приятно, что этот явно образованный человек признает его роль, хотя и толкуя ее несколько странно: как гарантию будущего развития государства, а не как фактор, определяющий его современную форму. При других обстоятельствах он потребовал бы объяснений по этому поводу, но сейчас главным было то, что его считают мертвым. Ему не хотелось больше вспоминать о залпе, о мгновении между жизнью и смертью, а к ним возвращали его пусть даже добрые слова. В нем шевельнулся страх, что все могут признать его смерть реальностью, и навсегда…

— Да что вы! — повторил он. — Вы ведь сами сказали, что у убитого не нашли документов… Почему вы уверены, что это был… — он побоялся произнести свое собственное имя, — именно он. А не какой-нибудь простой смертный вроде нас с вами?

— Хо! — воскликнул толстяк. — Об этом-то мы и не подумали. Действительно, молодой человек, — он тоже обращался уже к светловолосому, — с чего это мы решили, что он не какой-нибудь паршивый купчишка вроде нас?

— Как откуда? Ведь с нами был полковой врач. Вы сами видели, как его вызвали. Труп сейчас у него, в лазарете.

— А откуда он знает, как звали убитого?

— Так сказал ординарец. Кому же знать в нашем государстве такие вещи, как не военным?

После этого не было ни споров, ни тостов. Слова, затаясь, зашипели, зажужжали над столами. Павел оказался один; в нем проснулась и жалость к убитому путнику, и чувство вины — словно он сам дал этот залп. Взорванный миг так и остался при нем навсегда; видно, и впредь сладостное и смертельное будут вместе расти на той самой бахче, а пуля, его не догнавшая, будет стремиться его настичь. Вероятно, убийцы уже проверили документы, и сейчас где-то в этом городе, может быть, совсем рядом, кто-то кого-то распекает, а тот обещает исправить ошибку. «Разумеется, — сказал себе Павел, — разумеется…» Ему стало душно; он подошел к окну.

Снаружи струилась теплая ночь: с тополиным запахом и звоном цикад, с тенью летучей мыши, метнувшейся мимо решетки, с тихой мужской песней под самым окном, с резким стуком копыт за оградой. Верно, кто-то из арнаутов сидел внизу, привалясь к стене, и напевал. Стук копыт стал ближе, проник через ворота во двор, и Павел увидел Сефера верхом на лошади. «Хорош!» — подумал он в ту самую минуту, когда Сефер махнул кому-то рукой, когда тяжелая ладонь хлопнула по решетке перед лицом Павла — будто сам Сефер до него дотянулся. «Хорош!»

Павел снова сел рядом с муфтием. Тот молчал, а снаружи звучала мужская песня. В ее грустном напеве не было ни мелодии, ни даже ритма, просто человек нанизывал слово за словом, одинаково незнакомые, но разные по цене; в одни он всматривался, другие оставлял без внимания, словно вспоминал родные горы, село, свой дом, вспоминал жену и детей — спешил их увидеть и, не успев наглядеться, снова пускался в путь. Его ведь наняли на работу, с которой часто не возвращаются, и даже имени не спросили… «Завтра, — решил Павел, — завтра непременно узнаю, как их зовут!»

— Ну, — сказал корчмарь, — час уже поздний, все поели, попили. Кто местный, спокойной ночи, а приезжим могу показать комнаты.

Павел снова почувствовал вину перед Мариной. Она все еще наверное ждет наверху — голодная, испуганная, терпеливая. Может, она видела в окно, как он подъехал. «Ну конечно же, услыхала стук копыт и стала всматриваться в темноту; что еще может делать девушка, если ее оставили одну-одинешеньку?» Но легче ему не стало. У него было предостаточно времени и чтобы послать ей ужин, и чтобы самому заглянуть ненадолго… И его со страшной силой потянуло наверх. «Но почему только сейчас? И почему у него все время так с ней получается?» Павел встал и подошел к хозяину.

— Уж ты меня извини, любезный, у нас там человек наверху, ненакормленный, мы про него забыли… Подогрей-ка немного мяса.

— Наверху? — воскликнул хозяин. — Вы про барышню из Стамбула? Вы с ней знакомы?

— Должно быть, знаком! Приготовь, я сам отнесу!

— Нет надобности, господин… барышня, верно, спит. Она сперва отказалась. Но я ей все же отнес. А сейчас, смотрю, блюдо стоит у двери. Все подъела, верно, сильно была голодна.

— Но я должен ее повидать!

— Вот закрою корчму, провожу людей, тогда и… Вам ведь тоже нужна комната? Эй, господа, — опять обратился он к сидевшим, — поели, попили, пора и честь знать. Кто наш, городской, спокойной ночи!

Молодой человек поднялся, с ним — еще двое. «Спокойной ночи! — кивнул он налево. — Спокойной ночи! — кивнул он направо, а перед столом Павла остановился. — Извините мой давешний резкий тон, но я вне себя… Честь имею представиться: городской судья…»

— Рад за ваш город! — ответил Павел. — Уверен, что в городе — человечное правосудие, насколько это возможно… Спокойной ночи, и пусть вам достанет смелости на всю жизнь.

Но судья не попрощался, не ушел. Он не отрываясь смотрел на Павла, и глаза его стали еще шире, еще синее.

— Вы, — медленно проговорил он, — вы не такой, как эти… не такой, как все… И вообще… Я уже вам представился… — Он смотрел на Павла выжидающе.

— Представились… случайному путнику. Вы каждый вечер так представляетесь? Каждому?.. Я же, если решу — после долгого размышления, — непременно вас сам разыщу, как избранного… Спокойной ночи!

Можно было подумать, что он добавил «кругом!», потому что юноша резко повернулся и, как по команде, шагнул к двери. «Ведь учился, — подумал Павел, глядя ему вслед, — наверно, в Женеве, тратил родительские деньги, а передо мной, необразованным… Если б отец в свое время послал меня в Европу!..»

Тихо закрылась дверь за черной спиной судьи, заскрипела под ногами деревянная лестница; потом стукнули ворота; но стук их был слишком сильный; и еще, и еще раз; и донеслись неясные голоса: «Эй, хозяин, открывай! Открывай, хозяин!..» Значит, это не был судья.