Любовь Овсянникова - Птаха над гнездом Том 2. Презирая дымы и грозы

— Зачем здесь башня, не знаешь? Как в минарете... — спросила Прасковья Яковлевна.

— Это колокольня, — пояснила Любовь Борисовна, — ее высота 34 метра. Когда-то городские стражники смотрели с ее площадки не приближаются ли к городу вражеские войска и не разгорается ли где пожар.

— Для скученных европейских городов пожары были настоящим бедствием. Про это я читала даже у Дрюона.

— Ну вот. И если городу грозила опасность, стражники били в набатный колокол. Он там до сих пор висит! Знаю, что он страшно древний, и нижний край его украшает надпись со словами: «Да хранит каждый свой огонь и пламя, чтобы защитить город от беды».

Постепенно идя по периметру площади, они дошли до Ратушной аптеки. На ней висела табличка с надписью: «Самая старая (с 1442 г.) работающая аптека в Европе». И это производило впечатление! Причем надпись не лгала — аптека действительно работала, в ней продавали современные лекарства и прочие традиционные аптечные товары.

Внутри витал дух оккультизма, дух мистического целительства. Со стен на посетителей смотрели портреты Парацельса и Соломона Трисмозина, а на полках музейного уголка были выставлены лечебные средства: сушеные лягушки, ежи со снятыми иголками, загадочные зелья и прочие жуткие снадобья.

— Ой, пойдем отсюда, — потянулась к выходу Прасковья Яковлевна. — Не могу смотреть на этот мрак.

— Хорошо, что мы теперь живем, а не тогда, да?

Наконец они завершили свои экскурсии, пообедали в ресторане «Норд» и пошли смотреть фильм «Вокзал для двоих».

На следующий день они покинули Таллин, чтобы навсегда сохранить его в памяти и никогда больше сюда не вернуться, увы...

О, Ленинград!

Ступив на твердь, путешественницы с благодарностью оглянулись на самолет, которым прилетели, и вдохнули светлый воздух северной столицы. Тут они были дома и спешить им было некуда. С одной знакомой они предварительно договорились, что на время приезда арендуют у нее комнату, и теперь за пристанище не волновались. Разве что сегодня был понедельник, будний день, и та с утра ушла на работу — вот в чем проблема. Раньше, чем она вернется домой, идти туда не стоило.

Они проехали в исторический центр города, пристроили поклажу в одну из камер хранения и пошли гулять. Начали с осмотра универмага «Гостиный двор», который занимал площадь в целый квартал — между Невским проспектом (дом № 35), Садовой улицей, улицей Ломоносова и Перинной линией. Несмотря на то что универмаг был размещен в здании, являющемся памятником истории и архитектуры XVIII века, Любови Борисовне он никогда не нравился, потому что товара там было много, а покупать его не хотелось. То же впечатление осталось и у Прасковьи Яковлевны, поэтому они с легким сердцем вышли на Невский проспект, прогулочным шагом направились в сторону Невы.

Дошли до Мойки. Вышли на мост, который почему-то назывался Народным {22} 22 С 1998 года этому мосту вернули старое название — Зеленый мост. .

— Странные реки в Ленинграде, — выдохнула Любовь Борисовна. — Нигде таких нет. Представь, и Мойка и Фонтанка вытекают из Невы и впадают в нее.

— Так тогда это протоки, а не реки, — заметила Прасковья Яковлевна.

В свое время у нее в культмаге продавались глобусы. Маленькие экземпляры людьми разбирались быстро, а один большой застрял и много лет стоял как деталь интерьера. Прасковья Яковлевна ухаживала за ним, смахивала пыль. А потом, видя такое дело, приспособила для себя: поставила у окна и в свободное время изучала по нему географию земного шара. Нравилось ей рассматривать условные обозначения, читать названия столиц, считать количество горных массивов, прослеживать извивы рек... В ее воображении все эти места превращались в реальность, и она как будто путешествовала по материкам и странам. А заодно наблюдала за тем, что происходило за окном, на центральной улице Славгорода.

Как живо ей припомнилось это посреди Ленинграда! И какой болью зашлось сердце, что прошли те золотые деньки. Она даже остановилась: откуда такая боль? Ведь в магазине зимами она мерзла, и ей приходилось самой топить печь, засыпать уголь, выбирать золу, глотая пыль... Но эти маленькие беды отсюда, с Народного моста, казались пустяками. Наверное, и тогда она не мучилась ими, потому что плакала, когда неожиданно пришлось распрощаться со своим детищем ради правнука... И как было не плакать? Магазин, который она взлелеяла от самой его постройки, знала в нем каждый гвоздь, каждую трещинку, был частью ее жизни, частью ее самой. И вот неожиданно она должна была оторвать его от себя и навсегда отдать в чужие руки...

О, жертвы невосполнимые! О раны неутолимые...

И никто не пожалел ее тогда, в 60 лет нагружая искусственно вскармливаемым младенцем... Никто не подумал, каково ей будет с ним... Никто не спросил, высыпается ли она, наедается ли... А ребенок был беспокойный, очень плохо спал... Сон его длился не дольше получаса, и она никак не успевала отдохнуть за это время. Она запредельно уставала и постоянно плакала... Каждый день тех лет оплакан ею сполна...

Слезы молодых и слезы стариков имеют разную цену, потому что первые все же замешаны на надежде, а вторые наполнены горечью и немым криком беспомощности.

Господи, как не любила она возню с детьми, это однообразие нескончаемого труда, жизни не для себя, дней без радостной минутки! За что же ей послано поднимать и поднимать поколение за поколением — от детей до правнуков? Что она сделала такого непростительного?

Но сегодня она тут, где ширь и свобода! Она уже и не надеялась, что когда-нибудь, хоть на недолго, вырвется из адского плена пеленок и поносов...

— Ну да, а части города между ними называются островами. Сейчас, например, мы переходим с Казанского острова на 2-й Адмиралтейский, — перебила воспоминания своей мамы Любовь Борисовна.

— Хочу постоять тут...

— С какой стороны ни рассматривай, а Народный мост имеет свою прелесть, — Любовь Борисовна, поддерживая маму под локоть, продолжала выполнять роль экскурсовода. — Но почему-то он не входит даже в двадцатку самых красивых мостов Ленинграда... Смотри, какая тут красивая ограда.

— Название странное. Почему вдруг Народный? — глуховато спросила Прасковья Яковлевна, поглаживая ажурный парапет, на который опиралась, глядя на воду. Она еще оставалась в плену своих воспоминаний, как будто переносила их сюда или, скорее, как будто стремилась с их помощью сама вплестись в ленинградские просторы и без остатка стать их частью.

— Кажется, раньше его называли Зеленым мостом, по цвету окраски, — между тем говорила Любовь Борисовна. — А после революции переименовали. Ты не устала?

— Я-то нет. А ты?