Любовь Овсянникова - Птаха над гнездом Том 1. Дарители жизни

— Но это же всего до лета... — попыталась возразить Прасковья Яковлевна, не очень расположенная к новым переменам.

— Все равно, — возразил Борис Павлович. — Ты в свободное время подыщи квартиру, какая тебе понравится. А я приеду и найду в городе работу.

Квартира нашлась быстро, причем совсем дешевая. Это был частный дом на улице Тесной, чуть западнее вокзала. Добираться оттуда до места, где Прасковья Яковлевна слушала лекции, было не так неудобно, как долго: надо было идти пешком до вокзала, потом ехать первым маршрутом трамвая до улицы Артема, а там еще пройти два квартала до корпуса университета на улице Шевченковской.

Хозяйка поселила квартирантов в большую комнату с отдельным входом, которая, однако, отапливалась общей печкой, расположенной в ее половине. Комната была чистая, со всей необходимой мебелью. А на кухне квартирантам выделила отдельный столик с примусом. Конечно, готовить тут настоящие семейные обеды Прасковья Яковлевна не собиралась, но питаться так, чтобы три раза в день есть горячее, вполне можно было.

Зато Борису Павловичу, который устроился слесарем-лекальщиком на Днепропетровский вагоноремонтный завод, до проходной было десять минут ходьбы. При работе в две смены это давало большие преимущества.

Все это было удобно, а главное привычно — частный дом с прилегающим небольшим садиком немного напоминал родное село. Теперь на выходные Прасковья Яковлевна и Борис Павлович и не ездили бы к родителям, но те волновались и готовили им сумки с продуктами, чтобы хватало на неделю.

Сравнивать жизнь девическую с замужней — дело зряшное, потому что не количественные показатели оказались бы разными, а сами параметры.

Так, Прасковья Яковлевна на первой же неделе почувствовала, что у нее стало меньше времени на подготовку к занятиям. К тому же она лишилась подруг, с которыми очень удобно было осваивать новый материал и готовиться к семинарам. А еще теперь она не всегда могла пользоваться читальным залом, где студенты конспектировали первоисточники по истории и философии, по литературоведческим трудам, по литературной критике и читали художественные произведения, разбор которых им давали в лекциях. Это большая масса литературы, причем специфической, которой обычно не было в домашних собраниях, так что без читалки обойтись нельзя было. Наконец, живя рядом с университетом, она могла вместе с девчонками сидеть в читальном зале до самого закрытия, до 23-х часов, и вместе с ними возвращаться домой. Теперь это начисто отпадало, потому что ночью ездить по городу она не хотела. Оставалось не самой конспектировать, а переписывать чужие конспекты, что, конечно, было совсем не то.

Но больше всего ее не устраивало самочувствие, искажающее все окружающие запахи, вкус пищи, тактильное восприятие тканей. Ее от всего мутило, головокружения стали постоянным явлениям, аппетит расстроился, кожа раздражалась от соприкосновения с одеждой и зудела. Раньше она не представляла себе, что носить детей так неприятно. А во второй половине беременности, когда токсикоз потерял остроту, появилась тяжесть в животе, отечность в ногах — подарочки не легче.

Зимнюю сессию Прасковья Яковлевна сдала можно сказать за счет старого багажа и отрывочных сведений из новых курсов, и была недовольна собой. Преподаватели видели ее положение и, конечно, не придирались. Но спекулировать на их сочувствии Прасковье Яковлевне было неприятно. Она чувствовала себя виноватой перед ними.

— В летнюю сессию этот номер не пройдет, — жаловалась она мужу. — Надо налегать на учебники, а не на борщи.

— Ты мне покажи, как их готовить, я сам кухней займусь, — отвечал Борис Павлович.

Он и в самом деле без предубеждения брался за приготовление пищи, легко осваивал кулинарные рецепты, и у него все получалось.

Летняя сессия пришла вместе с летней жарой, особенно невыносимой в городе, где раскаленный камень добавлял к температуре застаивающегося между домами воздуха лишних два-три градуса. Бедная Прасковья Яковлевна задыхалась, обтирала ноги влажными платочками, малыми глотками пила воду. Плюнув на городскую моду, она закрывала голову светлыми косынками, обмахивалась тетрадкой, как веером, ходила только в тени деревьев.

С середины мая, чувствуя приближение родов, попросила деканат принять у нее летнюю сессию и три Государственных экзамена экстерном. И опять ей шли навстречу, сочувствуя раскрасневшемуся и повлажневшему от жары лицу, всей ее отяжелевшей фигуре. Преподавателям нравились ее старательность, ответственность и желание по-настоящему все знать. Ну как можно было не поддержать такого человечка!

Прасковья Яковлевна невероятно спешила. Последним испытанием была сдача Государственных экзаменов, которые ей назначили в дни 29, 30 и 31 мая! Ребенок колотился в животе, она сжимала зубы и делала все необходимые дела без передышки и снисхождения. В субботу, первого июня, ей в деканате вручили диплом об окончании Учительского института.

— А направление на работу получите в своем районо, — объяснил декан, — которое вас направляло на учебу. Вы их стипендиатка, они и будут вас трудоустраивать.

— Спасибо за все, — с чувством произнесла Прасковья Яковлевна.

— Эк, как вы разом все проблемы решали! — подбодрил ее декан. — Молодец! Что значит молодость...

— Так получилось... — усмехнулась Прасковья Яковлевна.

Ехать в этот день в село Прасковья Яковлевна не решилась, побоялась долгой дороги. Поэтому окончание института они с мужем скромно отметили вдвоем, за ужином. Прасковье Яковлевне было грустно. Разве она могла думать, что вот так будет возвращаться с дипломом домой? Не победно, не радостно, не с высоко поднятой головой, а с ребенком на руках и с идущим рядом мужем... Мамочка так ждала этого дня, а она вместо успеха привезет ей мокрые пеленки и детские крики...

Воскресенье прошло все в той же легкой депрессии. Делать ничего не хотелось, душа куда-то рвалась, все окружающее не радовало. Вечером начались схватки. Хозяйка вызвала неотложку.

— Тебя повезут во вторую больницу, — предупреждала она при этом. — Это недалеко.

Свою первую дочь Прасковья Яковлевна родила под утро, когда уже наступило третье июня 1940 года. Девочка была меленькой, с темной кожей. Ее назвали Александрой.

Через неделю, зарегистрировав ребенка в Загсе по месту рождения, Прасковья Яковлевна покинула город и возвратилась домой, к родителям.

Дома было хорошо: землю согревал июнь, шли ароматные дожди, а громы и молнии полыхали совсем рядом, словно просились в гости. И были родители, как всегда, любящие, готовые каяться в своих прегрешениях перед дочерью и прощать ей вчерашние проступки. Они мудро относились к прошлому, понимая, что это грозный океан, в котором можно утонуть. Но лучше поступить иначе — лучше взять с собой лодку и парус и плыть по тихой его глади, греясь под лучами приятных воспоминаний.