Любовь Овсянникова - Птаха над гнездом Том 1. Дарители жизни

Перед Прасковьей Яковлевной лежало лето и простиралось оно до самого сентября. Правда, она съездила в районо, отчиталась об окончании учебы, присовокупила к своему личному делу копию диплома и взамен получила направление в семилетнюю школу села Смушево {21} 21 Смушева — в настоящее время такого населенного пункта нет на картах, даже на старинных картах Шуберта. Его отсутствие там — это просто какая-то загадка! Либо Смушева прекратила существование, либо ее переименовали без указания старого названия. А скорее всего это село слилось с каким-то другим поселением и безвестно утонуло в нем. .

Направлением осталась довольна — место новой работы находилось близко от Славгорода. А наличие там своей МТС обнадеживало, что талантам Бориса Павловича тоже найдется применение. Пока что он временно работал на Славгородской МТС.

Из районо Прасковья Яковлевна вернулась воодушевленной и, наконец, окунулась в долгий отдых. Все остальное могло подождать. Сейчас главное заключалось в свежем воздухе и в хорошем питании, что требовалось и ей, и младенцу. Молоко и молочные продукты от собственной коровки, мед со своей пасеки, яйца и мясо от домашних кур, фрукты из сада и овощи с огорода — все самого лучшего качества и свежести — этого главного сельского достояния и главной потребности человека у нее было вдоволь.

Как раз на усадьбе распустились чайные розы, своими кустами огораживающие домашнюю пасеку — звенящий пчелиный мир. Тогда еще ульи не вывозили в поля, и работящие насекомые носились рядом с людьми, наполняя окрестности звучаниями своих полетов. Им тут хватало света и тени, цветов и ароматов.

Головокружительно пахли липы. От проселка до самого низа, где журчала Осокоревка, шествовали эти роскошные великаны, перемежаемые белой акацией, вдоль дворов ровными рядами, как будто выверенными по строгой разметке. И как ни виляла уличная колея, как ни извивалась, как ни пыталась уйти в рытвины и кочки, а оставалась лежать между деревьями — прирученная ими, служащая людям, не гуляющая безнадзорно.

Ленивые ветерки приносили с ближних полей запахи дозревающих хлебов, пожалуй, наиболее волнующие и пьянящие — не резкие, но доходящие до глубин души, до самой человеческой сердцевины. Под них Прасковье Яковлевне хотелось уединяться и с ноющей тоской в сердце мечтать о будущем, мысленно перемещаться в его даль далекую, где свивать пристанище, чтобы потом, когда ноги донесут туда, чувствовать себя там в своей тарелке.

Неугомонная Евлампия Пантелеевна в один из дней оторвала Якова Алексеевича от дел, и они на двуколке поехали в Смушеву — искать жилье для дочери. Знакомых у них там не было, тем не менее квартира нашлась быстро — они сняли полдома у престарелой доярки.

Надо сказать, что это было время, когда длинные сельские хаты, где под одной крышей располагались и люди и животные, крестьяне перестраивали в жилье на две половины, а сараи строили на скотных или птичьих дворах. Как правило, лучшую половину, восточную или южную, хозяева оставляли себе, а вторую — сдавали или превращали в летние кухни.

Вот и у этой хозяйки так было, и ей повезло, что отреставрированная половина хаты, только год простоявшая пустой, приглянулась приличной семье. Не веря удаче, доярка для верности попросила задаток. И, получив его, успокоилась.

Муж ее по слабости уже не работал, а только сидел на завалинке то под солнцем, то в тени — в зависимости от погоды, и считал пролетающих птиц.

— Одно осталось решить, — подбивала итог Евлампия Пантелеевна на обратной дороге, — как быть с младенцем.

— Да? — удивился Яков Алексеевич. — А как с ним быть?

— Да вот же! Паша ведь девочку не оставит нам, потому что кормит ее.

— Не оставит, я думаю.

— Значит, надо няньку найти.

— Где, Липочка, искать: тут или там?

— Ну как же — там! Не зная человека, к ребенку его допускать? Надо свою брать, надежную.

— Ой, — обрадовался Яков Алексеевич, — у твоей матери таких надежных — полсела. И каждая из них согласится.

Они долго ехали молча, отрешившись от мира. Скорее всего, Яков Алексеевич думал о работе, а его жена — о семье.

— Вредный у нас зять, Якотка, — наконец заговорила Евлампия Пантелеевна. — Чужой какой-то, домашней работы не любит, по каждому пустяку пререкается, не слушается. Вот ты знаешь, что мне иногда кажется?

— Что?

— Он считает своим долгом не позволять жене поступать так, как ей хочется, по ее решениям. Ей-богу! Как будто видит в этом грех или неприличия.

— Может, и видит, Липочка, — вздохнул Яков Алексеевич. — Отец-то у него кто был? Азият. Что с него взять...

— Да вроде же ассирийцы православные...

— Странное православие, что ему пришлось выкрещиваться...

Супругам припомнилось, как в их отрочестве Славгород потрясло известие, что Агриппина Мейн, портниха, обшивающая бар да помещиков, заводчиков разных выдает свою засидевшуюся в девках дочь-красавицу замуж за выкреста. Агриппину Фотиевну никто не знал по мужниному имени, потому что Сергей Феленко умер давно и не здесь, зато знали, что свою Александру она не отдала замуж ни за одного из местных претендентов — выбирала для нее принца.

— Вот я и думаю, — ответствовала на то Евлампия Пантелеевна, — что пороть его надо арапником вдоль спиняки! Жаль, что у Паши характер не мой. У меня бы этот аспид враз переменился.

— Да, намучается с ним Паша, — вздохнул Яков Алексеевич. — Я все это вижу. Хотя руки у него — золотые. Ты же помнишь, как он за два дня сделал мельницу для помола кукурузы? Из ничего, просто из железячек.

— Поговорю еще с Натальей, сестрой, — продолжала Евлампия Пантелеевна о своем. — Она сама нянька и всех других нянек в округе знает. Кого-то присоветует.

— Да, я и забыл. Наталья — самый подходящий товарищ. Вот ты у меня умница!

Идею о том, чтобы нанять славгородскую няньку и увезти с собой в Смушеву, Прасковья Яковлевна приняла с удивлением, потому что раньше не задумывалась над тем, на кого оставлять дочку, когда она будет на уроках. Но после взвешивания всех вариантов согласилась, что мать предложила один их лучших. К Наталье Пантелеевне, жившей неподалеку, по вечерней прохладе пошли, если говорить от лица младенца, бабушка и мать вместе.

Неулыбчивая Наталья Пантелеевна сидела на завалинке против угомонившегося солнца и латала старые вещи. Руки ее ловко мелькали над тканью, пальцы клали невидимые стежки на заплатку. Мастерица она была рукодельничать — редкостная! От ее работы глаза отводить не хотелось. Слушая гостей, она кивала головой, дескать, правильно вы решили и совершенно по адресу обратились. А потом оторвалась от шитья, посмотрела на них.

— Значит, нянька нужна. Так я поняла? — переспросила для порядка.