Любовь Овсянникова - Птаха над гнездом Том 1. Дарители жизни

То, как происходила эвакуация в Славгороде, в этой книге уже упоминалось. Героического в ней ничего не было и хорошего о ней сказать нельзя, ну а о позорном говорить не хочется, тем более нет желания упоминать имена тех, кто этот позор творил тут.

Но вот с обороной справились, пора пришла заманивать врага дальше вглубь страны, разводнять его, изматывать, чтобы потом повернуть стопы вспять и добить без раздумий.

Нашу областную столицу — г. Днепропетровск — немцы оккупировали уже 25 августа 1941 года, через 65 дней после начала войны. Конечно, это произошло не в один день, Красная Армия отступила только тогда, когда была закончена эвакуация важных в военном смысле предприятий города. Славгород тоже покорился не сразу. Немецко-фашистские войска подошли к нему 13 сентября 1941 года. Ожесточенные бои продолжались до 2 октября. Только тогда гитлеровцам удалось захватить весь поселок. Вот почему люди тут еще лет 10 после войны металл на огородах выкапывали.

С первых дней оккупации немцы установили жесточайший фашистско-террористический режим: был запрещен выход за пределы поселка без соответствующих пропусков, выдаваемых немецкой комендатурой. Населению разрешалось перемещаться по поселку только с 6.00 до 17.00 часов. Виновников в нарушении установленного порядка расстреливали или вешали... К счастью, тут таких случаев не было, люди осторожничали.

Многие упования были на партизан. Естественно, фронт ждал от них военной помощи: организации диверсий, крушений, уничтожения техники и живой силы, налетов на немецкие гарнизоны в селах и городах, освобождения военнопленных, добычи ценных сведений, и других видов нанесения ущерба противнику, всяческой помощи советским войскам, которые, героически сражаясь, освобождали свою страну. Возможно, это было главное дело, ради которого подполье и организовывали.

Но было еще и население, ставшее заложником врага! Оно жило не только высокими идеями, но и своими нуждами. Ему требовалось другое: поддержка, получение хоть какой-то медицинской помощи, информация о фронтовых делах, сведения о повадках немцев в различных военных ситуациях, при наступлении и отступлении. Людей надо было научить правильно держаться под пятой захватчика, немного облегчать их жизнь, чтобы сохранить их и не ослабить страну. Надо было убедить их, что страна — рядом, что она опекает их. Надо было поддерживать их веру в Родину, сохранять живую связь с ней. Подпольщики должны были стать полпредами советской власти на местах, где временно властвовали захватчики. Конечно, все это надо было делать в частном порядке, неназойливо.

Я помню рассказы Галины Игнатьевны Ермак, жены моего двоюродного дяди, о жизни в оккупации. Это была совсем простая душа, с незатейливыми запросами.

— Да нам немцы не мешали, — задорно говорила она. — Мы при них всех детей крестили, кого при советской власти не удалось; все молодые пары повенчали. Гуляли, сколько хотели — гнали самогонку из свеклы, пили и веселились.

Это к тому тут приведено, чтобы показать, что немцы, действительно, не мешали людям общаться друг с другом. И это подпольщики должны были умело использовать.

Со второй задачей, с задачей поддержки и сохранения населения, партизаны полностью не справились. Они даже не брались за нее, за что люди к ним относились с прохладцей. Люди видели не столько их реальные дела, сколько стремление показать начальникам свою исполнительность, добиться наград и почета. К счастью, не везде так было.

И еще, о чем хочется сказать. Читая о славгородских подпольщиках, я вижу, что всех их знаю; если не их, то их семьи, детей. Благодаря этому я хорошо представляю и чувствую ситуацию, в которой они оказались при наступлении оккупации, и их поведение в то время. Так вот, эти люди своей позицией, бойкостью, принадлежностью к партии или комсомолу и до войны выделялись из основной кучи обывателей. Это в большинстве своем были рядовые люди, но вместе с тем запевалы, активисты, передовики и маяки в любом деле. Да понять, что они оставлены на месте для работы в подполье, мог любой простак! Они светились на сером инертном фоне остальных жителей, как изображение на фотопленке. Их невольно мог выдать кто угодно, причем в самом безобидном разговоре. Тут видна большая недоработка тех, кто формировал подполье и партизанское движение. Подбирать сюда надо было людей незаметных до войны, неожиданных, от которых трудно было бы ждать подпольных подвигов. Надо было искать не известных и авторитетных общественников, а тех, кто способен был без крика и показухи взять на себя ответственность. Такие «тихие люди» в коллективах всегда есть, причем их больше, чем мы думаем.

Имея достаточный опыт серьезной партийной работы — хоть и на общественных началах, — полагаю, что я имею право обобщать и давать оценки.

Почему подполье было менее уязвимым в больших населенных пунктах и почти повсеместно проваливалось в селах и небольших городках, даже если не было предателей? Да потому что в многотысячных поселениях люди не знали друг друга, и не могли ни намеренно, ни случайно выдать человека с задатками лидера или просто человека с убеждениями.

Мне могут возразить, что времени было мало, вот и получилась у кадровых партийцев плохая организация подполья. Это оправдание для двоечников. Своих людей надо было знать всегда, а не только в кризисных ситуациях.

Мальчик, родившийся в семье после Прасковьи, был очень красивый, чернявенький, тонкий в кости, но хилый и слабый здоровьем. И все тяготы и заботы о нем легли на Пашу, на первую дочь, которая всегда в семье — главная нянька. Такова горькая участь самых старших детей. Его нарекли в честь дедушки по отцу Алексеем, а в обращении звали Леней.

Но в некотором роде он тоже был первенцем — первый сын, наследник фамилии, надёжа и помощник отца. Маленькой Прасковье, с которой новорожденный был схож как две капли воды, наказывали не спускать с братика глаз, беречь вовсю, и спрашивали с нее за мальца по всей строгости. Спуску не давали — если с ним приключалась очередная ангина или ветрянка, бедная девочка получала от отца батожком по спине, а от матери — словесные утеснения и обиды.

Правда, когда Алексей подрос, то увидел несправедливости, творящие родителями в отношении сестрички Прасковьи, и впредь стал во всем защищать и оберегать ее. Так было до самой его кончины. Но не будем забегать наперед, до этого надо было дожить. Как минимум вырасти.

Через два года в семье появился еще один мальчик — Петр, точная копия Якова Алексеевича. Предусмотрительные родители, дабы впредь сынов можно было отправить в один класс школы и покупать для них один комплект учебников, а не два, при регистрации Петра прибавили ему год {24} 24 Мы еще не раз встретимся со случаями, когда родители намеренно искажали данные о ребенке при его регистрации. В довоенное время закон на этот счет был мягким и метрику (свидетельство о рождении) выписывали со слов родителей. В крайнем случае могли уточнить данные у сельской повивальной бабки или в церкви. Но при умышленном искажении данных найти улики не удавалось. Круговая порука не сегодня возникла. . Алексею же умалять возраст поостереглись, а просто, когда настал ему черед идти в школу, под предлогом частых болезней отложили это дело на год. Так и получилось, что братья пошли в первый класс вместе и просидели семь лет за одной партой, только один из них был на год младше сверстников, а другой — на год старше.