Любовь Овсянникова - Птаха над гнездом Том 1. Дарители жизни

— Куда бежишь, поешь хоть немного, — пододвигая ему отваренного с вечера пшена, ничем не сдобренного, сказала Прасковья Яковлевна.

— Ешьте сами, я в кузне перехвачу. Мы там приладились картошку печь, — Борис Павлович нахлобучил шапку и ушел.

Яков Алексеевич крякнул с досады, что зять сыгнорировал праздник, словечка доброго не сказал никому, и поспешил исправить дело — расцеловал тещу, жену и дочь. Затем они вместе позавтракали все той же постной пшенной кашей и вышли во двор. Тут Яков Алексеевич распрощался с женщинами и тоже быстрым шагом пошел на работу — он должен был подготовить к весне полный план посевных работ, оставшийся от эвакуации колхозный инвентарь и транспорт.

На улице стоял небольшой морозец, пахнущий подступающими капелями. Земля, выбеленная за ночь тонким снегом, казалась чистой и торжественной. Поднимающееся над горизонтом солнце обещало погожий день, хотя повевал холодный ветерок и под ногами недвусмысленно хрустел ледок, образовавшийся на месте вчерашних лунок.

Пронзающие поселок эхо да отголоски со всех сторон доносили сюда невнятные звуки далеких событий. И люди прислушивались — уж не фронт ли приближается. А то ведь на днях тут крутились советские танки, чудом ворвавшиеся в немецкий тыл, пустили под откос немецкий товарняк, который что-то вез на фронт, надежду сеяли. Да и партизаны активизировались, бегали друг к другу да шептались.

Вдруг к ним во двор резкой походкой вошел молоденький немецкий солдат. Ну, к господину доктору иногда приходили немцы, мало ли… Но нет, этот стрельнул глазами туда-сюда и направился к хозяевам, завидев их возле сарая.

— Пряталь мне! — сказал он. — Надо кушайт, — и он разжал ладонь, показывая две таблетки.

— Воды подать? — спросила Прасковья Яковлевна.

— Найн! Дас ист опасно, дифтаншлаг {26} 26 Яд. ! Пряталь мне, пожаласта. Дот, дас ист туда… — он показал на покатую крышу погреба. — Моя тихо сидель.

— Он просит спрятать его, — догадалась Евлампия Пантелеевна. — Тебя спрятать?

— Я! Я! — закивал головой немчик. — А потом моя ушель.

— Ну иди, сиди на здоровье сколько тебе надо.

— О, гуд! Данке, — и немец скрылся в погребе.

— Форма у него какая-то странная, — заметила Прасковья Яковлевна. — Я еще не видел такой.

— Так они же понабирали в армию черте кого, — буркнула Липка Пантелеевна. — Кто их поймет, может, для малолеток специально придумали… Ты видела, что он еще ребенок совсем?

— Да видела...

И каждая из них занялась своими заботами. Прасковья Яковлевна убирала двор, Евлампия Пантелеевна пошла доить корову и заниматься ее кормежкой да поением, а проснувшиеся мальчишки еще оставались в жилище — обминали кукурузу с початков.

Некуда было людям спрятаться…

Каратели взяли Славгород в плотное кольцо и начали то кольцо сжимать, по дороге выгоняя из хат и дворов всех жителей мужского пола и толпой угоняя их куда-то. Были тут и подростки 13-ти лет и старики, перевалившие за 80-летний возраст. Всех их толкали в спину дулами автоматов и прикладами винтовок гнали вперед, не позволив ни одеться, ни обуться. Кого как застала горькая судьбинушка, тот так и пошел на общую для всех голгофу.

Растерянность, охватившая людей, словно запечатала их уста — слышны были только покрикивания немцев да лай собак. Плененные люди молчали.

Зашли каратели и во двор к Прасковье Яковлевне, прошлись по дому, убедились, что там живет немецкий постоялец, и вышли.

— Где папа? — спросил один из немцев у Прасковьи Яковлевны, показывая на гуляющую во дворе Шуру, которой шел третий год.

— Кто? — не поняла Прасковья Яковлевна, беря ребенка на руки. — Никого нет…

Может, оно и обошлось бы, но в это время, заслышав громкие голоса, из своего временного жилища вышел ее брат Петр. Каким-то чудом, он мгновенно все понял — понял, кто перед ним и зачем пришел. На глубоком выдохе крикнув «Каратели!», он сорвался с ног, молнией свернул за угол сарая, а там резко затормозил и присел под стенкой.

Хорошо, что он сообразил обойтись без имен! Лешка должен был услышать его голос и догадаться, что младший брат выкриком предупреждал об опасности именно его. Размышляя в ускоренном темпе, Петр также похвалил себя, что сообразил присесть за углом — немцы подумают, что он выскочит с другой стороны сарая и побегут на улицу ловить его там. Ему же тем временем надо будет броситься в противоположном направлении, пересечь двор, взять левее и спрятаться в густой меже. Затем, если удастся, пробраться по ней до конца огорода и оттуда удрать в открытое поле.

Алексей тем временем продолжал обминать кукурузные початки. Он, конечно, услышал предупреждение Петра и правильно понял его, но что ему оставалось делать? Более того, он понял, что Петр попал в смертельный переплет, поэтому прислушался, что последует за его выкриком. Но за порогом как будто ничего не происходило, звучали голоса, и то — тихие. Так… — лихорадочно прикидывал Алексей, — брат не назвал меня по имени. Значит, немцы подумают, что он кричал просто с испугу, а не для предупреждения кого-то другого, и не войдут в сарай. Нет, пока что нельзя выходить! Надо пересидеть на месте…

А немцы, продолжая действовать, разделились на две группы: одна действительно пошла на улицу ловить беглеца, а вторая все же направилась в сарай, и скоро Алексея вытолкали во двор. Дальше потащили к воротам.

В тот же миг во дворе показалась вышедшая из коровника Евлампия Пантелеевна с подойником в руках и увидела эту картину.

— Где Петька? — тихо спросила у Прасковьи Яковлевны, проходя мимо нее и направляясь к немцам.

— За сараем схоронился, — быстро ответила та.

Пока Алексей продолжал упираться, так что его приходилось тащить волоком в сторону улицы, Евлампия Пантелеевна приблизилась к группе карателей.

— Куда тащите мальчишку? Отпустите его! — сказала требовательным тоном.

— Вэк! — угрожающе крикнул на нее один из немцев, окрысившись.

— Что значит «вэк»? — смело возразила женщина. — Я его мать и отвечаю за него. Он ничего плохого не сделал. Отпустите немедленно! — и она, расталкивая фрицев, попыталась вырвать сына из их лап.

Но немцы молча скрутили ей руки и удерживали на месте, а Алексея энергичнее потащили на улицу. Ситуация обострялась, потому что никто не хотел отступиться от своего: смешно было думать, что убийцы оставят в покое жертву, как невозможно было представить и то, что Евлампия Пантелеевна безропотно отдаст им сына.

Неимоверным усилием она вырвалась из удерживающих ее рук и с кулаками налетела на карателей, сопровождавших Алексея, начала отдирать их руки от мальчишки. Скорее всего, она интуитивно отвлекала фрицев на себя, чтобы предоставить сыну шанс на побег. Так теперь кажется с дистанции времени.