Николай Таратухин - С гитарой по жизни

— Николай, а знаешь, ты сильно продвинулся! В Москве у нас ты входил бы в десятку лучших гитаристов. Откуда у тебя такая стремительность во взятии довольно сложных аккордов?

Я рассказал, что почти год играл в инструментальном квартете и что учился у довольно квалифицированного гитариста. Думаю, что он сильно преувеличивал мои достижения. В десятку лучших гитаристов Москвы я вряд ли входил бы тогда, но за место в двадцатке сумел бы побороться.

— Евгений, я приехал к тебе проконсультироваться. В вариациях Ф. Тарреги на «Арагонскую хоту» у меня совершенно не получается вариация, где мелодия сопровождается малым барабаном. Отдельно имитировать малый барабан могу, а вместе с мелодией нет. И еще тремоло не получается, хоть убейся.

— Знаешь, тремоло — специфический прием. Даже у нас в Москве оно получается далеко не у всех. И только у Бориса Хлоповского оно идеальное. У меня оно тоже хромает. Не получается тремя пальцами — играй двумя. Его раньше так и играли. А насчет имитации — это просто.

И он мне стал показывать, как это делать. Я понял свои ошибки. Мы еще долго вспоминали нашу службу в Армении. Я ему рассказывал о Тикси, о Краснодаре.

Мой обратный рейс был поздно вечером. Попрощавшись с Евгением, я бродил по московским улицам, катался в метро. В таком огромном городе я был впервые.

Вернувшись домой, я захворал. Болело горло, была температура небольшая. «У вас, молодой человек, ангина, — сказала наш цеховой терапевт, выписывая мне больничный лист, — купите в аптеке лекарство, смазывайте горло и полежите в постели денька два-три».

Дома пытался поиграть, но гитара в руках не держалась, и я улегся на свою половину кровати. А Владлен, придя с работы и узнав, что у меня ангина, дал деру к своей очередной подруге жизни. На второй день слышу стук в дверь. Входит Раиса. Поздоровалась.

— Вот узнала, что ты болеешь, принесла тебе поесть.

— Спасибо, но у меня все имеется.

— Николай, знаю, что виновата перед тобой из-за своего отношения к тебе. Если можешь, прости меня.

Терпеть не могу женских слез. Рая плакала, мне ее было очень жалко, но, странное дело, я не испытывал уже к ней тех чувств, которые у меня были раньше. Плакала маленькая, хорошенькая женщина с которой я был близок… Более того — это была мать моего сына, но любовь куда-то исчезла.

— Рая, почему ты запретила ребенку со мной встречаться?

— Прости, это было глупо с моей стороны. Я злилась на тебя, знала, что это тебя сильно огорчит, но сделать с собой ничего не могла. Сейчас мне очень тяжело с ребенком. Возвращайся…

— Но у тебя же есть Анна Ивановна, которая тобой руководит как старшая сестра. Пусть помогает.

— У нее сейчас появился мужчина, и ей не до меня.

Я просто был в смятении. Мне было ее жаль. Меня тянуло к сыну, и вместе с тем я уже ей не верил. Оказаться посмешищем в глазах товарищей, если вдруг с ней в очередной раз не уживусь и мне придется возвращаться на круги своя? Такая перспектива меня сильно сдерживала в принятии положительного для нее решения.

— Хорошо. Давай договоримся так: я буду чаще приходить к сыну. Буду помогать тебе во всем, но жить как муж и жена пока воздержимся.

Она повеселела. На прощанье хотела даже поцеловать меня в щеку, но я предупредил о том, что заразный.

Вечером рассказал Сергею Ивановичу о визите жены. Он был старше меня и казался мне таким умудренным жизнью. К его советам я всегда прислушивался. Вот и сейчас он взял свою трубку (он единственный в комнате курил табак), постучал ею о пепельницу, выбив золу, натолкал табаку, поднес спичку и смачно затянулся.

— Николай, смотри, доиграешься ты до второго ребенка. Она тебя сейчас заманит и родит. И вот тогда ты будешь намертво прикован к ней.

Как я об этом не подумал? Ведь это, действительно, могло произойти. А мне совсем не хотелось оказаться отцом уже двоих детей. Тем более, не хотелось этого сейчас. Дело в том, что мне приглянулась девушка с параллельного конвейера. Встречаясь с ней во время технологических перерывов, я заводил разговоры «про жизнь». Оказалось, что она учится на вечернем отделении в Краснодарском политехническом институте на энергетическом отделении. Тоже перешла на второй курс. Она предложила мне прекрасную идею:

— Николай Трофимович, а почему вы не ходите в наш политехнический на лекции? Так у нас делают студенты многих институтов. Профессора читают лекции для нескольких групп одновременно. Кто там кого знает в лицо? Узнайте расписание лекций и смело идите в аудиторию.

Девушку звали Лариса. Поблагодарив ее за идею, я так и сделал. Предметы у нас совпадали. Теоретическая механика, теория механизмов и машин, математика совпадали с моей программой один к одному. На лекциях мы с Ларисой часто садились за один стол вместе. После занятий провожал ее домой. Она звала меня по имени-отчеству, хотя была всего на семь лет моложе меня. Но это продолжалось недолго. Вскоре она перешла на «ты», а еще через некоторое время мы без поцелуев у калитки ее дома не расставались. Каких-либо поползновений в сторону интима я с ней не делал. Она о моей жизни знала все по моим рассказам. О себе она рассказывала немного: после школы долго болела, были проблемы с сердцем и никуда учиться не поступала. У нее есть брат моложе ее. Отец и мать работают. Живут в частном доме. Вот, пожалуй, и все…

На лекциях в политехе я пользовался иногда приемами стенографии, чтобы успевать записывать. Недостаток этого вида записи в том, что сразу нужно обрабатывать записанное: крючочки и палочки превращать в буквы и слова. На расшифровку уходило немало времени, но зато все услышанное вырисовывалось в строчки понятного текста. Этому виду записи я обучился там же, в Тикси. Мой Владлен то появлялся, то пропадал, а я брал его учебники и читал. Он уже сам просил меня писать контрольные, и я писал, мне это было в охоту. К сыну из-за большие загрузки ходил только по выходным.

В тот памятный год, когда я начал встречаться с Ларисой, зима была слякотной и дождливой. После лекций мы возвращались с нею в ее пригородный поселок, который почему-то назывался девятым километром. В поселке только центральная улица была вымощена щебенкой и имела асфальтированный тротуар, а боковые улочки никакого покрытия, кроме утрамбованной земли не имели. Летом, возможно, здесь был рай, но зимой — кромешный ад. В слякотные дни мы подходили к её улочке, я брал ее на руки и нес к самой калитке ее двора. Она обнимала меня за шею, а мои руки прижимали ее далеко не худые бедра к моему животу.

Сказать, что она была красавица, так нет. Правда, мне она чем-то напоминала лермонтовскую Бэлу. Темно-карие глаза, нос с небольшой горбинкой и резко очерченные губы на худом, бледноватом лице — все это делало ее похожей на черкешенку. Но фамилия у нее была чисто украинская, которую я не хочу называть. Короче, шансы Раисы на возврат меня в свое лоно таяли с каждым днем, как снег выпавший в нашу краснодарскую зиму.