Юрий Слепухин - Государева крестница

— Значит, коли надобно будет, великому государю скажешь, что про немкину родню был спрашиваем, но таковой припомнить не смог. И сотника назвать — Боже упаси...

— Оно вроде негоже — государю-то лгать, — неуверенно сказал Годунов. — А ну как обнаружится?

— Не обнаружится. Таить про сотника не помышляю, однако сказать о нём следует во благовремении, когда надо будет. А поспешишь — людей насмешишь...

Рынды отмахнули створки дверей крестовой палаты, Иоанн вышел в сопровождении немногих окольничих, вместе с ним отстоявших заутреню. Перехватив взгляд государя, Бомелий отвесил поклон и остался стоять. Немного погодя подошёл женоподобный отрок, молча поманил за собой.

— Так что, Елисей, были видны светила? — спросил Иоанн, когда они остались вдвоём в небольшом, жарко натопленном покое. — Говорил тебе, к ночи вызвездит.

— Государь не ошибся и в этом. Ночь была морозной и ясной, ничто не препятствовало наблюдениям. Я наконец смог определить то, чего недоставало моим расчётам.

— И что же, нашёл ты эту свою... как её называл? Благорасположенную персону?

— Не «мою», государь, — тонко улыбнулся Бомелий. — Персона сия благорасположена к твоему маестату, посему надлежит назвать её твоею. Я её нашёл. Прикажешь говорить здесь?

Он обвёл взглядом стены, до высоты человеческого роста обитые тиснёной потускневшим золотом кожей, а выше округлённые к расписанному травами своду.

— Нет, — отрывисто сказал Иоанн, правильно истолковав его заминку. — К себе ступай, да не отлучайся никуда. Улучу время — приду.

— Когда угодно будет государю. — Бомелий снова склонился в низком поклоне и стал пятиться к двери.

— Да ты точно ли её высчитал? — спросил Иоанн.

— Могу ли я представить твоему величеству ошибочные или непроверенные результаты?

— Ну добро. А сам эту... персону видел?

— Так, маестат. Я имел одну оказию её увидеть.

— И что же она...

— Государь будет доволен моим открытием, — заверил Бомелий.

Вернувшись к себе, он кликнул управителя и велел запереть в работной избе всех слуг и никуда их не выпускать, покудова не скажет.

— Сей день мы с Иосифом изготовляем сугубо злое зелье, коего пар может причинить смерть, ежели его вдохнуть, — объяснил он, — потому никто не должен приближаться. Ты же будь в караульне и так само не высовывайся. Когда закончим, Иосиф тебя известит.

— А ну как вы с ним сами вдохнёте да окочуритесь, доколе ж нам сидеть взаперти?

— Нам не грозит, мы с ним приняли антидотум. Сейчас скажи ему, чтобы пришёл сюда.

Пройдя в лабораториум, он погрел руки у очага, ещё раз прикидывая возможные последствия своего «открытия». Впрочем, теперь — когда уже оповестил о нём государя — думать было поздно. Оставалось лишь надеяться, что всё сойдёт, как задумано.

По обыкновению неслышно, появился Абдурахман, приблизился, приложив руку к сердцу и ко лбу, и замер в выжидательной позе.

— Сегодня придёт один высокопоставленный вельможа, — сказал Бомелий. — Весьма высокопоставленный! Он довольно давно заказал мне свой гороскоп, однако за недосугом я смог выполнить заказ лишь теперь. Боярину же пришлось сказать, будто трудился над ним долго. Разбери вон те бумаги, там есть ненужные, и всё относящиеся к расчётам астрологическим — ну увидишь сам, прохождение тех или иных планет через зодиакальный пояс, склонение эклиптики и тому подобное — разложишь здесь по столу, да побольше. Боярин всё одно ничего в этом не смыслит!

— Я понял, о мудрый. Ты решил прибегнуть к некоторой диссимуляции, — кивнул Абдурахман. — Вполне, впрочем, безвредной, если позволишь своему сервусу высказать его ничтожное суждение.

— Конечно, она безвредна, — согласился Бомелий. — Напротив, скорее можно назвать её благодетельной: заказчик был уязвлён, что ему не уделили достаточного внимания, и вдруг с радостью убеждается в обратном... Приведи стол в соответствующий вид, а после ступай к себе и сиди тихо. Сюда не показывайся ни в коем случае, ибо у этого вельможи есть одна особенность: он вспыльчив и до исступления ненавидит людей твоего племени. Кажется, кто-то из его родни пропал в турецком плену или что-то в этом роде. Толком не знаю. Но стоит ему увидеть смуглое лицо, да ещё с носом такой причудливой формы, как он впадает в буйное неистовство...

— О, горе мне, — простонал магрибинец, закатывая глаза.

— Горе тебе будет, если заглянешь сюда или столкнёшься с ним по пути, — нетерпеливо сказал Бомелий. — Поэтому уходи из лабораториума, как только разложишь бумаги. А если он появится раньше — приведу в действие потайной колокольчик, тогда бросай всё и беги к себе.

— Слушаю и повинуюсь, — почтительно ответил магрибинец.

Бомелий ушёл. Абдурахман принялся разбирать бумаги, откладывая в сторону те, что с виду могли сойти за расчёты и заметки, связанные обычно с работой над составлением гороскопа. Оказалось их порядочно, не зря Бомелий слыл звездочётом. Впрочем, в его способности, как такового, Абдурахману не очень верилось, ибо в разговорах на эту тему он не раз уже ловил лекаря на ошибках, непростительных для действительно посвящённого в возвышенные тайны астрологии.

Разбрасывая по столу отобранные листы, он раздумывал над услышанным только что от Бомелия. В свирепого боярина, ненавистника турок, Абдурахман почему-то не поверил, хотя ничего необычного в этом, казалось бы, не было. Правоверных ненавидели не только в Москве, но и куда больше! — в Вене, Праге, в Венеции, в любом уголке христианского мира. Мог ненавидеть и этот свирепый боярин. Однако про боярина лекарь соврал, это было очевидно. Абдурахман обладал странной способностью безошибочно определять лжеца по мельчайшим приметам — выражению глаз, едва заметному изменению голоса или чему-то ещё, чего не мог бы определить он сам. Он просто распознавал враньё сразу, как опытный кузнец с первого взгляда может распознать неправильно закалённый клинок.

Но зачем было Бомелию врать именно сегодня, и, главное, кому? Своему работнику! Почему счёл нужным скрыть от него, кто должен прийти... Строго говоря, Абдурахману было вовсе не любопытно знать, с кем имеет дело лекарь. Мало ли кто к нему ходит! Но это было любопытно Годунову, а он боярину обещал брать на заметку всё достойное внимания.

Покончив с бумагами, он разложил по столу, для пущей диссимуляции, несколько астрономических инструментов — квадрант, угломерный круг, гномон с буссолью, циркули разного размера и вида. Лимб угломера настолько потускнел от длительного неупотребления, что уже трудно было прочесть мелко гравированную по нём цифирь, Абдурахман почистил его уксусом и мелом, то же сделал и с циркулями. Теперь при виде этих блистающих артефактов никто не усомнился бы, что ими пользуются неустанно.