Евгений Положий - Иловайск: рассказы о настоящих людях

Основной медпункт батальона сначала обустроили в селе Кобзари, в нескольких километрах от Иловайска, но Филин, после эвакуации раненого комбата Семенченко оставшийся за командира, после нескольких обстрелов приказал Дрыну: «Или расстреляй их, или привези сюда!» —«Расстрелять...» — Филин любил употреблять это слово.

Раненого Семена перевязывала Кошка. Дрын осматривал раны, и когда разрезал ножницами штаны, чтобы посмотреть, куда попал осколок — в ногу или задницу, комбат пошутил: «Аккуратнее там режь, не отчикай ничего, еще мне пригодится!» Все засмеялись. Ранения у комбата оказались легкими, за исключением небольшой дырки в спине. Но Семенченко, потеряв много крови, лежал на траве серый, как районная газета, и Дрын засомневался, не пробито ли легкое, поэтому приняли решение комбата эвакуировать.

Первые иловайские потери удручали. Одно дело, когда на твоих руках умирают незнакомые бойцы, и совсем другое, когда погибают те, с кем ты много раз пил чай и говорил о смысле жизни. Немо и Монгол, которые так странно погибли на мосту 10 августа, были сильными смелыми парнями, настоящими бойцами; Дрын знал и неповторимого Франко, знал и Шульца, авторитетного командира, доброго и честного человека, совсем недавно тот подарил взводу Артиста «уазик», отжатый у сепаратистов. Впрочем, что мог сделать Дрын? Что он мог противопоставить неумолимой логике войны, которая включала в себя и смерть по неосторожности, и беспечности, и ошибки командиров, и гибель товарищей под случайным обстрелом своей же артиллерии? Только стать частью этой неумолимой жестокой машины и спасать тех, кого еще можно спасти.

Первому тяжелораненому в Иловайске они помочь ничем не могли — ранение в голову. Вкололи противошоковое, перевязали, но пульс уже прощупывался не очевидный, и через десять минут, не приходя в сознание, боец, улыбаясь, словно прося прощения за доставленные неудобства, умер. А когда Бишут повел два взвода на штурм центра города, Дрын сбился со счета, сколько «трехсотых» они приняли. Филин выделил машину, и всех раненых после оказания первой помощи отправляли в санчасть в Кобзари, с ними же вывезли и убитых. С телами первых «двухсотых» — Улыбкой, Марком, Шульцем и Скифом — уехали медики Мир и Барка. Обратно вернуться в Иловайск они уже не смогли — кольцо вокруг города смыкалось. Особенно Дрын жалел об отсутствии Барки, все-таки тот был единственным хирургом среди них. Дрын тоже больше мотался на машине, привозил и вывозил «трехсотых», а медсестры оказывали помощь раненым непосредственно в санчасти. Через пару дней машина попала под обстрел и сгорела, и вывозить раненых и убитых помогал водитель Семенченко на «приватовском» бронированном бусике-деньговозе. Те из медиков, кто выезжал из Иловайска в эти дни, обратно уже не возвращались.

Когда батальон начали обстреливать из «градов» и прочей тяжелой артиллерии, раненых стало в разы больше. Многие бойцы вели себя, как мужчины, до последнего оставаясь в строю: Лермонтов даже не давал себя перевязать, мол, ерунда, до свадьбы заживет; Фотограф выпрыгнул из машины, везущей его на эвакуацию. Но приходили в санчасть и такие, кто демонстрировал царапины и заявлял, что истекает кровью и требовал срочной эвакуации. Однако это, скорее, можно считать минутной слабостью, чем трусостью — посмотрев на раненых товарищей и медсестер, работающих под обстрелами без бронежилетов — в «брониках» неудобно, тяжело, непривычно — бойцы, взяв себя в руки, возвращались в строй.

Пристройку, в которой медики организовали санчасть, вскоре разбомбили, пришлось переместиться в подвал школы. Спали на трофейных раскладушках с сепарского блокпоста или на полу на матах. Но спали мало, а 24—25 августа, когда обстрелы не прекращались ни на минуту, не спали вообще. Небо полыхало от «градов», снаряды взрывались совсем рядом, во дворе, уничтожая технику, которая трещала и горела, отбрасывая языки пламени на стекла, освещая этот маленький апокалипсис, случившийся в отдельно стоящем здании средней школы отдельно взятого небольшого украинского городка.

Кроме Дрына и Мурки медицинское образование в батальоне имел только Терапевт. Но даже дипломированные специалисты-медики с большим опытом работы не сталкивались в своей мирной практике с пулевыми и осколочными ранениями, не знали действия многих препаратов. Например, Мурка — медсестра-анестезиолог со стажем, прекрасно знала, как поддерживать работу сердца, нормализовать давление, остановить кровотечение, но тоже училась на ходу, звонила сестре в Одессу и просила, чтобы та посмотрела в интернете, как правильно пользоваться целоксом или другим незнакомым препаратом. Все остальные, кто занимался оказанием медицинской помощи, умели в лучшем случае правильно наложить повязку и шину, сделать укол.

— Укололи? А крестики им на руку поставили, чтобы второй раз не уколоть? — по несколько раз переспрашивала Мурка бойцов-санитаров, понимая, что в спешке возможны ошибки.

Впрочем, совсем необязательно быть дипломированным медиком для того, чтобы помогать не умирать бойцам от потери крови. В бою правильно наложенный жгут или бинт важнее диплома о выс­шем образовании, а смелость и самоотверженность ценнее опыта работы в медицинском учреждении. Дрын, Кошка, Алина, Мурка, Мэри, Ветерок, Яр — все они оставались на передовой до самой последней секунды.

Помощь приходилось оказывать не только бойцам батальона. Дрын помогал пленному сепаратисту Австрияку, которому Семерка сломал ногу — шин в наличии не имелось, поэтому пришлось наложить плотный лист картона, после чего Австрияка забрал и вывез на обмен в Славянск разведчик Ираклий.

В подвале от обстрелов прятались местные жители, в основном пожилые люди и дети, которые практически оказались отрезанными от еды и воды. Бойцы делились с ними, чем могли, но провизии в батальоне оставалось не так уж и много, и с 25 августа бойцы перешли на подножный корм: ели все, что находили на огородах, в садах и в подвалах у людей. Однажды, когда Мурка гостила у связистов — пришла перевязать нескольких легкораненых бойцов, — их стали активно накрывать минометами. Ребята как раз варили на костре супчик, который и кинулись в первую очередь спасать, рискуя жизнями, — суп варили полдня, жалко, если бы он так запросто пропал.

Особенно тяжело оказалось с водой, которую заменяли арбузами. Пить хотелось настолько сильно, что бойцов даже не пугали обстрелы, под которыми они, увлеченные поиском, бродили по бахче. Жажда и голод очень сильно притупляют страх, это особенно бросалось в глаза в последние дни блокады.

Мирные жители очень боялись обстрелов, даже глубокие старики, которым, казалось, уже не страшно умирать. Одна бабушка восьмидесяти лет так привязалась к Мурке, что как только начинали завывать мины, она брала медсестру за руку и крепко держала. Однажды снаряд попал во двор частного дома на соседней улице, осколками женщине разворотило живот. Ее привезли к медикам в школу, и Мурка, как она выразилась, «вправила все, что могла», другими словами, аккуратно собрала кишки в целлофановый пакет, вложила его раненой в руку и сказала: «Ни в коем случае не разжимайте пальцы, пока не покажете это доктору!» Родственники уложили раненую женщину в «жигули» и отвезли в Харцызск, где сделали операцию. Женщина выжила.