Евгений Положий - Иловайск: рассказы о настоящих людях

— О, «Клинское»! — обрадовался непонятно чему сепаратист, запихал бутылки в разгрузку и поплелся к выходу.

Кабан облегченно вздохнул: «Пронесло!» — А компания еще долго решала, сколько нужно человеку выпить, чтобы он попутал страны. Сошлись, что это вопрос индивидуальный, хотя таксист настаивал, что без наркоты тут не обошлось:

— Да сколько бы нормальный человек не выпил, не может он не помнить такой информации. Они ж даже пиво через бульбулятор пьют!

Тимофеевич приехал около часу ночи. Кабан бросился ему на шею, как маленький ребенок, сам не ожидал от себя такой прыти.

— Спасибо за компанию, чай и пирожки. Поедем мы, — попрощался.

— С Богом! — пожелала хозяйка.

— А у тебя эмиграционная карта есть?

— Что? — не понял вопроса таксиста не чующий себя от радо­сти Кабан.

— Чтобы перемещаться по территории Российской Федерации, нужна эмиграционная карта. Ты что, не в курсе? Голова твоя стоеросовая, чему вас там, в Украине, пограничников учат?

— Так у меня же паспорт есть, — хватался за спасительную соломинку Кабан.

— Паспорт... — хмыкнул таксист. — Ты балда! Без эмиграционки тебя первый же мент как нелегала хлопнет за просто так, хрен откупишься.

— И что мне делать?

— В больничку возвращайся и жди, когда война закончится. Шучу. Ехай на таможню, к российским погранцам, где переходил, придумай что-нибудь, какую-нибудь историю поправдивее. Может, выпишут. Иначе задержат до выяснения, а там...

«Ну, придумывать о себе истории — это я научился, — размышлял в машине Кабан. — А вот что делать, если скажут сначала вернуться в Украину, а потом зайти по новой?»

Тимофеевич — с виду типичный отставной военный командир: короткая прическа, загорелое лицо, прямой короткий, правильно вырубленный нос, уверенный цепкий взгляд, прямая спина, жесткое решительное рукопожатие огрубевшей от лопаты и грабель ладони, четкие вопросы — в армии народу повидал немало, кто там только не служил.

— Оружие, наркотики есть?

— Да что вы, Тимофеевич. Из запрещенного — только военный билет, — пошутил Кабан.

Тимофеевич шутки не понял.

— Ну, это легко спрятать. Не выбросил? Молодец.

Кабану стало приятно, что хоть кто-то оценил его риск и похвалил за сохранение документа.

— Звонил твой отец, сказал, что через Белгород лучше не ехать. Передают, опять нагнали туда техники.

— Что делать? — Кабан искренне расстроился. Он мечтал, что уже сегодня утром будет дома.

— Поедем через Крым. В крайнем случае, у меня перекантуешься, а там посмотрим.

Спорить бесполезно.

На пропускнике Кабана завернули:

— Мы эмиграционные карты не выдаем. Вам нужно на транспортный переход ехать.

Кабан офигел.

— Далеко?

— Да рядом, полтора километра, — махнул вдоль кордона по­граничник.

«Ментам и погранцам нужно памятники за безразличие ставить, — подумал Кабан. Сколько раз они могли за его задержание получить медаль и повышение по службе, но нежелание поинтересоваться чем-то большим, чем формальности, оставляли их без пряников, а Кабана на свободе. — В другой какой стране уже сидел бы давно!»

— Зема, — окликнул он тень на транспортном пропускнике, найти который оказалось легко — здесь ярко горел свет, мигали фарами фуры, кто-то сдавал назад, кто-то подъезжал к посту, обычная таможенная суета. — Мне бы эмиграционную карту получить, помоги.

— А откуда ты такой взялся в два часа ночи? — Пограничник явно удивился Кабану.

— Понимаешь, зема, сегодня утром сюда зашел через пешеходный, погостить у друга, карту не брал. А тут возможность подвернулась копейку заработать, в Крым поехать.

— Так Крым наш! — пошутил пограничник.

— Ваш-наш, мне какая разница? Мне денег заработать надо, семья без копья сидит! — Кабан врал напропалую, уверенно, так, что и сам себе удивлялся. Наверное, если сложить все вранье в его жизни в один ящик, то размером тот будет равен ящику вранья, которое он произвел за последние три недели.

— Что, туго с деньгами в Хохляндии?

— Да завал, зема! Не то слово!

— Заходи сюда. Иди вон в ту дверь, видишь? Поворачиваешь направо по коридору — и в самый конец, там разберешься.

Идти оказалось прилично. Кабан с трудом дошел до самого края и вдруг в свете фонарей и фар увидел контрольно-пропускной пункт на украинской стороне границе. Собственно, никакого пропускного пункта уже не существовало — как в каком-нибудь фантастическом фильме, Кабан рассматривал руины подсобных строений, раздолбанные минометами бетонные блоки, торчащий обломок шлагбаума, изрешеченный осколками мин ангар самого ПП и одновременно отвечал на уточняющие вопросы заспанного пограничника.

— Готово? — поинтересовался Тимофеевич, когда измученный долгой ходьбой и разговорами Кабан влез в «шестерку».

— Да, — кивнул Кабан.

— Тогда поехали.

Кабан вырубился через тридцать секунд, но поспать ему пришлось только до первого поста ГАИ.

— Здравствуйте, ваши документы, пожалуйста.

— Пожалуйста.

— Крымский?

— Крымский. Вот паспорт, российское гражданство, все, как положено.

— А почему номера украинские?

— Не успел поменять.

— А пассажир?

— Родственника везу, подработать на виноградниках.

— Пусть выйдет из машины. Покажите ваши вещи.

До Керченской переправы Кабан пережил пять проверок: документы, выйти из машины, покажите вещи, два раза его просили пройти в милицейские будки, чтобы проверить регистрацию и время пересечения границы по компьютеру и не числится ли он в розыске, все одно и то же, долго и утомительно. Таксист оказался прав на сто процентов: без эмиграционной карты его закрыли бы на первом же блокпосту. Кабан не помнил себя от усталости, сильно болели бок и живот, он сменил еще три футболки — спасибо, Тимофеевич догадался взять несколько штук. После третьей проверки силы настолько оставили Кабана, что он перестал волноваться: равнодушно отдавал паспорт, равнодушно открывал сумку. Ему казалось, что все это — долгий нелепый сон, он просто спит в машине у Тимофеевича, которая несет его сквозь звездную холодную сентябрьскую ночь домой, а менты и шмоны ему снятся, как те пять покойников в камуфляжах из морга. И все, чего он боялся, так это вопроса: «Ну, и где ты спрятал свой пулемет, Кабан?» Он тихо улыбался, ведь ни один мент не нашел военного билета, который он засунул в газеты кроссвордов, положив их на самый верх сумки. Но иногда Кабану казалось, что и военный билет — это тоже сон, и он сам — сон, который ему снится.

В промежутках между ментами и провалами сознания Кабан рассказывал Тимофеевичу о своих злоключениях. Тот кивал головой и цокал языком:

— Какую херню придумал, какую херню — меж собою воевать!

Кого он имел в виду, Кабан не спрашивал.