Евгений Положий - Иловайск: рассказы о настоящих людях

Журналистов отвели в тень, на небольшую поляну, там они просидели до самого обеда, обсуждая с конвоирами взаимоотношения двух стран и тонкости геополитики. Россияне свято верили, что воюют на Донбассе с нацистами из «Правого сектора» и американцами, переодетыми в украинскую форму.

— Вот вы говорите, что торчите тут трое суток, — пытался объяснить ситуацию Слава, — так?

Российские десантники из Ульяновска кивали головами, соглашаясь.

— Вы хоть одного америкоса видели? Или фашиста?

— Ну не видели. Так и они же тоже не дураки в плен попадаться!

— Ну, а остальные украинские солдаты, которых вы тут видите, вот эти пленные, например, или мы — нормальные люди? Не фашисты, нет? Не америкосы?

— Вроде нет. Но в сумке в автобусе мы кепку нашли, на ней «ЦРУ» по-английски написано.

— Мало ли таких кепок на базарах продается, тут даже в военторг ходить не надо! — Здесь россияне довольно заржали. — А по факту вы несанкционированно вторглись в Украину, так? И ваших пацанов сколько полегло уже? Десятка два, не меньше, да? А за что? За какой хрен вас сюда умирать послали?

Россияне помрачнели, Слава ударил в самую больную точку.

— Так это ж все Обама. Америкосы лезут, куда хотят, а мы...

— Где Обама, а где ваш Ульяновск?! — Слава уже не сдерживал эмоций. — Причем тут Обама? Гибнут простые пацаны: ваши, наши! Разве не так?

Солдаты угрюмо смотрели в сторону и молчали.

— Все пидарасы, — сказал тихо один из них. — И Путин наш, и Порошенко ваш. И Обама. А мы тут умирай...

А Слава подумал, что насколько дальновидно он поступил вчера утром, когда переодел футболку с надписью «американская армия» шиворот-на-выворот. Потому что дурдом, который творится в голове у этих парней, необъясним и неизлечим, и в такой футболке, как пить дать, пошел бы он сейчас под российский трибунал в качестве американского разведчика. А так они сидели на полянке, курили, говорили, конвоиры даже поделились с ними своим сухпайком. Российский сухпаек оказался значительно качественнее украинского — и по набору продуктов, и по питательности, и по удобству — в нем даже горелка предусмотрена с кусочком сухого спирта. Они кушали и мирно обсуждали эту дурацкую войну, столк­нувшую обычных людей насмерть, и издалека могло показаться, что около перекрестка встретились давние добрые приятели из соседних сел и присели передохнуть и обменяться новостями. Журналистам вернули личные вещи — банковские карточки, ключи, кошельки, правда, аппаратуру не отдали, но Слава, ощущая, как колется в кроссовке видеокарта с отснятым материалом, оставался спокоен: «Бог с ней, с камерой, зато будет, что показать, когда отпустят!»

Но с освобождением все оказалось не так просто. Слава думал, что их подержат и отправят восвояси. Ну, чем они могут быть тут полезны? Что с них взять? Но он глубоко заблуждался. Ближе к обеду приехала небольшая группа российских военных, которая грубо уложила журналистов лицами на дорогу около своего «камаза». Их обыскали, снова все забрали, а у Славы даже сорвали с шеи золотую цепочку. Ничего ценного, обычная цепочка, но стало обидно. В кузове всем очень сильно стянули жгутами руки так, что Егор и Беляков закричали от боли. Руки синели и отнимались, но новые конвойные не обращали на крики пленных никакого внимания, вели себя жестко, подчеркнуто демонстрируя враждебность.

«...Синку Божий позаду, янголи по сторонам... Янголи по сторонам...» — твердил про себя молитву Слава. Он понимал, что вот теперь они попали в серьезный переплет и их наверняка везут в Россию. После двух часов тряски машина остановилась, снаружи откинули брезент и из светящегося ярким солнечным днем треугольника грубый голос спросил:

— Егор Воробьев? На выход!

Егора высадили, а Славу, Тараса и Белякова повезли дальше.

— Куда нас теперь? — спросил Слава.

— На расстрел, — серьезно ответил конвоир, смачно сплевывая в сторону пленных. В глазах его плескалась холодная радость.

Когда после того, как они прошли по лесополосе уже не меньше километра, обнаружилось, что журналисты и Беляков потерялись, группа генерала Хомчака остановилась. Несколько бойцов вернулись к стыку лесополос, прошли дальше, аж до самых машин, но никого там так и не нашли. Посовещавшись, приняли решение, что продолжать поиски журналистов нет ни времени, ни сил. Когда начало светать, они укрылись в выгоревшей после яростных ударов «смерча» посадке. В головы ударил резкий трупный запах. Осмотревшись, они обнаружили, что вокруг — вспаханные танками окопы, разрушенные блиндажи, а под ногами — перемолотый паштет из людей, одежды и земли. Здесь стояла и держала оборону та часть 51-й бригады, которую сравняли с землей 24 августа.

Они вышли к Комсомольскому через трое суток. Оттуда генерала Хомчака на вертолете эвакуировали в штаб АТО в Краматорск, остальных доставили в Днепропетровск.

Саша Крым во время выхода колонны по «зеленому коридору» получил минометный осколок в затылок и скончался на месте. Он прожил под своим новым позывным, которым так гордился — Пушкарь — всего три недели.

Его друг-артиллерист Тарас Огонь в ту же секунду, когда убили Сашу, был тяжело ранен и, пытаясь спастись, выполз из автобуса в поле. В танк, который стоял рядом, попал снаряд. В мгновение ока танк взорвался и превратился в факел, в огне которого погиб Тарас.

— Эй, мальчик! Это улица Доватора, номер двадцать три? — В калитке нерешительно маячили две девочки лет двенадцати-трина­дцати в пионерских галстуках и молодой человек с комсомольским значком на лацкане серого пиджака, всем своим внешним видом — короткой аккуратной прической, выглаженными брюками и светлой рубашкой — олицетворяющий собою пример для младших товарищей. Игорь даже позавидовал — образцово выглядят ребята. Он стоял с метлой в руках посредине двора, одетый просто, по-рабочему, перед Девятым мая хотелось еще раз прибраться:

— Да, — ответил смущенно. Зачем они пришли?

— Есть кто-нибудь из взрослых дома? — спросил комсомолец. — Нужно расписаться в документе.

— Отец дома. Папа! — негромко позвал.

Отец вышел на ступеньки: как всегда, с обаятельной улыбкой, приветливым взглядом, среднего роста, поджарый, тоже одет по-домашнему — клетчатая рубашка с подвернутыми рукавами, старые серые штаны, на голове — самодельная шляпа из местной газеты, но почему-то казалось, что он выглядит даже наряднее, чем гости.