Евгений Положий - Иловайск: рассказы о настоящих людях

— Не знаю. Мы тут недавно, даже окопаться не успели.

— Ага, ну ладно. Это нам и без вас известно. Вы провод тянули?

— Нет. Какой провод?

— Гитара, мы знаем, что вы. Где он, покажи?

Юра махнул рукой градусов на тридцать севернее.

— Майор, постреляйте-ка туда. Искать времени нет, — приказал подполковник, и пока продолжался допрос, 122-миллиметровая гаубица раз десять-двенадцать выстрелила в указанном направлении.

Задав еще несколько незначительных вопросов — Юра так понял, что россиянин владел оперативной обстановкой куда лучше, чем он сам, — подполковник перешел к политинформации:

— Мы, — заявил он, — пришли помогать воевать против вас, фашистов, своим братьям-славянам! Как твоя фамилия, лей­тенант?

— Семенов.

— Б.., у тебя же русская фамилия, сынок! Как же ты можешь против православных людей воевать?

— Я против врагов своей Родины воюю, я присягу давал...

— Как это не воюете против русских? Я — российский офицер! — кипятился подполковник.

— Так это же вы сюда пришли в Украину, а не мы к вам! — Юра говорил то, что думал. В действительности его не занимали и не ставили в тупик подобные вопросы — он родился в независимой Украине, помнил себя всю жизнь как гражданин Украины, он давал присягу украинскому народу, служил в украинской армии и никакой иной страны и Родины не знал и себе никогда не представлял и не желал. Для подполковника, большую часть жизни прожившего в СССР, очевидно, такие ответы молодого лейтенанта показались неожиданными. А может, он не счел нужным продолжать дискуссию. Офицер развернулся и дал команду подразделениям начать грузиться на броню и грузовики.

Пленных загрузили в «камаз». Между собой в дороге не разговаривали, физически в воздухе ощущалось гнетущее чувство вины и общего бессилия, и в тоже время — облегчения, что остались живы. А может, за это и чувствовали себя виноватыми — за то, что остались живыми, наблюдая за разбитой техникой и останками своих товарищей вдоль дороги. Ехали не очень долго. Глаза не завязывали, да и вообще российские солдаты вели себя так, как будто они — настоящие хозяева на этой земле, а не захватчики. На высот­ке между Новым Светом и Старобешево приказали выйти из машины. Высота оказалась хорошо подготовленным укрепрайоном, который обороняли около сорока российских десантников. Пленным приказали сесть на землю в круг, так просидели около двух часов, наблюдая, как время от времени со стороны позиций сепаратистов прямо в центр Старобешева падают снаряды. Юра с Андреем насчитали не менее десяти попаданий, траектория полета не оставляла сомнений, откуда и кем произведены выстрелы. Очевидно, сепаратисты и россияне хотели запугать местных жителей еще больше, вселить в них, и так преимущественно недружелюбно настроенных, ненависть к украинским военным. От этих фактов Юре стало грустно. Когда он прибыл на Донбасс, то думал, что местные жители уже во всем разобрались — кто друг, а кто враг, кто хочет мира, а кто — войны. Молодой лейтенант ехал сюда защищать Родину, а на деле получалось так, что Родину здесь уже давно разменяли на мифические обещания и искаженную память, то есть вместо реалий настоящего — жестокого, ежедневно уносящего жизни десятки людей, люди жили будущим и прошлым, какой-то чужой, ненастоящей, несбыточной жизнью. Можно, конечно, назвать это мечтой, но Юра склонялся к более точному определению — иллюзия. Юре это не было понятно.

На высотке быстро стемнело и похолодало, и военнопленные сели теснее, прижались друг к другу. Вдруг в воздухе послышался знакомый звук — это летели «грады», и летели они в их сторону. Русские тоже насторожились — и при первых же взрывах паниче­ски попадали на землю. Пленные украинцы негромко рассмеялись — они уже давно находились под регулярными обстрелами, и даже новобранцы научились определять, когда и куда упадет снаряд. Обстрел продолжался недолго, минуты три-четыре. Все это время русские не давали возможности пленным спрятаться в укрытие, держа их на прицеле из блиндажей и окопов.

Ночью из-за холода удалось поспать всего пару часов. Утром замерзших и голодных пленных отправили в Снежное, откуда, после формального допроса — в Донецк.

Танк, ловко маневрируя на местности, вел огонь метко и беспощадно, подавляя одну огневую точку противника за другой — враг просто не успевал разворачивать орудия на мчавшийся по тылам Т-34.

— Смотри, как Семенов прет! Вот красавец! — восхищался, наблюдая в бинокль из штабного блиндажа за маневрами танка старшего лейтенанта, командир ТП 36 подполковник Макаркин. — Он сейчас на себя все основные силы врага стянул!

Т-34, мастерски избегая встречного огня, действительно творил чудеса и казался неуязвимым.

— Ага, блиндаж накрыл и пулеметное гнездо! Как кладет, как по учебнику! К награде весь экипаж представлю! — Тут танк Семенова задымился и закрутил башней, не переставая стрелять. Подполковник закричал: — Срочно подмогу! Бросьте туда со второй роты два танка! Где наша пехота?!

— Невозможно, товарищ подполковник! — ответил начштаба. — Вторая рота прорвала оборону противника, и если забрать оттуда танки...

— Да-да, я знаю, — отмахнулся подполковник. Он понимал, что судьба героев, решивших на его глазах исход этого боя, предрешена, но был бессилен чем-то помочь.

Тем временем, в танк Юрия Семенова попал еще один снаряд, и машина вспыхнула и резко остановилась, через мгновение взорвался боекомплект. Как ни всматривался подполковник Макаркин сквозь бинокль в черный дым в надежде увидеть хотя бы одну фигуру спасшегося танкиста, видел только бегущих немцев.

Старший лейтенант Семенов, в отличие от других членов экипажа, не погиб. Двумя прямыми попаданиями его контузило и ранило в ногу, кровь из разбитой головы заливала глаза, но он не потерял сознание и за мгновение перед взрывом успел открыть заклинивший было люк башни, и свечкой, сильно при этом ударившись подбородком, выпрыгнуть из танка. Теряя сознание, дополз до дерева, под которым зарыл в землю свой военный билет, зубами сорвал петлицы — нельзя, чтобы немцы увидели, что он офицер. Тут же подбежали немцы, приказали встать, но встать Семенов уже не смог — смертельно болела раненая нога, и офицер махнул рукой, мол, если не может идти, значит, застрелите. Но молодой солдат даже не успел вскинуть «шмайсер», как танкиста подхватили под руки советские пленные пехотинцы, которых вели мимо, и понесли на руках, передавая друг другу в середину толпы обвисшего Семенова, пряча его там от взглядов оторопевших ­немцев. Так он и спасся.

Военнопленных свезли на сортировку, где тщательно изучали документы, иногда коротко допрашивали и распределяли кого в концлагеря, кого в госпиталь. Все эти события старший лейтенант помнил смутно, пребывая в полузабытье. Очнулся только в госпитале, когда седой врач что-то говорил по-немецки офицеру и наглядно показывал, что ногу танкиста придется отрезать. Немецкий офицер соглашался, но недовольно морщился: кому нужен пленный без ноги, какой с него толк? Одни проблемы. Когда офицер ушел, Юра, открыв глаза, прошептал врачу: