Евгений Положий - Иловайск: рассказы о настоящих людях

— Ну, хорошо, — сказал, наконец, гражданский. Я — министр обороны Дэнээр, Кононков моя фамилия. Имеем к тебе следующее предложение: учитывая заслуги твоего деда перед Родиной, предлагаем перейти к нам на службу! Обещаем материальный достаток и хорошую невесту!

— Можно двух! — вставил один из военных, и все заржали.

Чего-то подобного Юра и ждал, какой-нибудь гадости. Сидел, болтал остатки заварки на донышке грязной чашки в розовый цветочек с золотой окантовкой и думал, как ответить точнее, чтобы не вызвать негативной бурной реакции.

— Я присягу давал, — наконец тихо, но твердо произнес. — Украинскому народу. Ему и буду служить. — И замер в ожидании удара.

— Правильно говоришь, сынок! — неожиданно поддержал его один из военных, самый, пожалуй, старший и молчаливый. — ­Нельзя присяге изменять! Присяга — это верность, это совесть офицера! А что такое офицер без совести? Правильно, бандит! Но, если разобраться, то, перейдя к нам, ты присягу не нарушишь, понимаешь? Потому что здесь, на этой стороне, ведь тоже граждане Украины воюют, правильно? Значит, ты будешь продолжать служить народу Украины, только другой его части.

Они сидели до темноты. Юра уже не имел сил, перед глазами все плыло от напряжения, и он боялся совершить неловкое движение и упасть с табурета на пол. Он говорил «нет», с чем-то соглашался, что-то опровергал категорически, понимая, что нельзя ошибиться ни в одном ответе, ни в одном нюансе, нужно отвечать так, чтобы не разозлить оппонентов, но в то же время, чтобы они поняли, насколько он тверд в своих убеждениях.

Этот месяц стал самым тяжелым в жизни Юрия Семенова-младшего. Его перевели в одиночную камеру и стали вызывать на допросы ежедневно. Точнее, это были не допросы, а разговоры «за жизнь», которые вели с ним разные люди — от сотрудников ФСБ до преподавателей вузов. Тема разговоров была одна: твой дед — герой, бил фашистов, а ты служишь хунте, служишь фашистам, нужно быть достойным памяти своего деда, переходи на нашу сторону. Аргументы приводили разные, порою самые абсурдные. Один из преподавателей-историков, например, всерьез доказывал, что государства Украины нет и быть не может, украинцы — это не нация, а помесь поляков с русскими, а украинский язык — искусственно созданный специально для борьбы с великороссами. Юра слушал эти доводы с изумлением и никак не мог понять, как можно отрицать существование такого большого государства и отменять целый народ вместе с его языком? Он задавал простые вопросы, внимательно слушал ответы, но в вопросе перехода на сторону «дэнээр» не наблюдалось никакого прогресса. Тогда к обработке активно подключились эфэсбэшники, которые начали с того, что Киев через два месяца будет захвачен ополченцами, и власть в Украине поменяется, и ему, офицеру, все равно придется служить законному правительству. Поэтому лучше начинать это делать сейчас — и для карьеры, и для здоровья. Другой спец долго не разглагольствовал, сразу предложил десять тысяч долларов, звание капитана и службу в Моск­ве взамен на прямой эфир на «Россия 24» с рассказами о зверствах карателей. Эфэсбэшники знали свое дело хорошо и часто оставляли Семенова в кабинете один на один с включенным на российские новости или политические шоу телевизором — и это была, пожалуй, самая страшная пытка, после которой Юре стали сниться предательские сны. Самое интересное, что днем у него, несмотря на давление и психологическую обработку, даже полмысли не возникало о переходе на сторону врага, а вот ночью, после насильственного просмотра телевизора, словно чья-то рука залезала к нему в мозги и копошилась там, перекручивала гаечки, переставляла колесики, сбивала резьбу. Во сне он уже несколько раз переходил на сторону «дэнээр», стрелял по своим товарищам из «градов», сидел на концерте в Кремле и слушал, как Путин поет романс «Не уходи, побудь со мною, здесь так отрадно и тепло. Я поцелуями покрою уста, и руки, и чело...» — а растолстевшая Алина Кабаева ему улыбалась и махала на прощание рукой. Юра просыпался в холодном поту и боролся с мороком, вспоминая семью: маму, отца, брата и, конечно, деда. За деда он цеплялся сильнее всего, словно чувствуя, что в нем — его источник силы. Однажды дед ему приснился — в парадной военной форме, весь в орденах, с сияющей Звездой Героя Юрий Петрович Семенов сидел за столом на месте министра обороны «дэнээр» Кононкова и в свойственной ему шутливой манере говорил: «Юрка, внучок, ты запомни одно: на весь Донецк тут есть только два настоящих фашиста — это ты и я!» — и громко смеялся. После этого предательские сны сняло как рукой. «Спасибо, деда! Я не подведу!» — обещал Юрка, сжимаясь на жест­кой деревянной полке в пружину. Теперь он знал, с кем обсуждать ситуацию после допросов.

После того как стало понятно, что просто разговорами и телевизором его не переубедить, решили действовать иначе — возили по Донецку, показывали следы от снарядов, разрушения, возили в больницу к раненным во время обстрела мирным жителям.

— Это все — дело рук киевской хунты. Они пришли к власти путем переворота, — выступал Кононков, — и теперь уничтожают свой народ его же, народа, руками. Твоими руками, в том числе!

Юра старался отмалчиваться: какой смысл спорить? На вопросы отвечал только тогда, когда Кононков его спрашивал конкретно: какое твое мнение по этому поводу? И тогда он показывал и объяснял, откуда на самом деле прилетели снаряды — ему, артразведчику, была очевидна траектория выстрелов по попаданию и разрушениям зданий, это несложно рассчитать даже без приборов. Кононков на мгновение замолкал — в той стороне, куда указывал Семенов, стояли сепаратисты, украинских военных там никогда не было, но потом отмахивался от этих аргументов, как от назойливых мух, и продолжал рассказы о зверствах украинских карателей. До войны, как выяснилось в ходе долгих бесед, до того, как стать министром обороны, Кононков работал тренером по дзюдо. Как он попал на такую должность, для Юры осталось секретом, наверное, так же, как попадают на должности везде в Украине.

К постоянному идеологическому прессингу со временем он привык. Сложнее было свыкнуться с неизвестностью, с пониманием того, что его родные опять ничего не знают о нем, и мысль об их страданиях разрывала сердце.

Это случилось в обеденный перерыв — позвонила женщина из местного отделения фонда Рубана и сообщила, что Юру освободили.

— А Андрея? — только и успела спросить Раиса. Ее удивило, что услышав такую долгожданную новость об освобождении сына, она сразу подумала о его друге. Потом она поняла, почему так: в глубине души она всегда знала, что Юру освободят, поэтому новость об этом восприняла как данность. В благоприятном исходе для остальных ребят она уверена не была, нет.