Евгений Положий - Иловайск: рассказы о настоящих людях

Дошли до блокпоста на трассе Мариуполь—Одесса, ребята посадили нас на попутный транспорт — и мы поехали на ж/д вокзал. Там было очень красивое море. И здесь нам повезло — как раз пустили дополнительный поезд для беженцев в 18.40 Мариуполь—Харьков. Мы сели в поезд и через 14 часов уже прибыли в Харьков, где по приезду разбежались по домам праздновать второе рождение...

P. S. После приезда узнал: из нашей батареи 2 человека попали в плен, 1 — контужен и 1 — пропал без вести. Потом двоих из плена поменяли, сейчас они дома. Какие общие потери подразделения, мне неизвестно.

Если бы не русло высохшей реки, что когда-то протекала вдоль дороги, то всех бы их накрыло в минуту — с горы этот участок простреливался метров на сто. Поэтому, можно считать, всем тем, кто устоял после первой атаки, повезло. Им удалось спрятаться за песчаным берегом и, укрываясь за прожженным насквозь бэтээром и пылающими «уралами», начать, сквозь дым и огонь, понемногу отстреливаться. Они с тревогой, оценивая количество оставшегося боекомплекта, ждали, что предпримут враги: продолжат обстрел или сразу начнут обходить с флангов. В любом случае, шансов эти семеро оставшихся в живых из всей колонны, не имели. Через десять, максимум, через двадцать минут их уничтожат. Рация укатила вместе с замполитом, лысым и толстым, словно скопированном с карикатуры о мировой закулисе персонаже из журнала «Крокодил», всегда вонючем, майором, который при первом же выстреле отцепился от хвоста колонны и удрал на своей броне. Вокруг только горы, а в горах — только духи.

— Своих не бросают! Нам говорили, что в Афгане своих не бросают! — твердил, запинаясь, молодой солдат, прибывший из учебки в расположение десантной минометной роты две недели назад. Он истерично рыдал, сняв каску и уткнувшись коротко стриженной головой в приклад автомата, но никто его не укорял и не успокаивал. В воздухе засвистела мина, на мгновение звук завис — и тут же песок метрах в двадцати от их укрытия встал на дыбы. Потом еще выстрел, и еще — и снова недолет, содрогнулся от неточного попадания и без того искореженный бэтээр.

— Эй, шурави! Выходи! — закричали моджахеды. — Жить будешь!

— Где-то они сейчас к нам подбираются! Смотрите внимательно по сторонам, — сплевывая песок, распорядился сержант Панкратов. — Забара, ты — налево, Ищенко — направо!

«Надо же, как не повезло, — крутилась противная мысль, — только выписался из госпиталя, и на первом же задании — так глупо погибнуть!» В госпиталь он попал из-за истощения, вызванного дизентерией. В части провели служебное расследование и выявили у заместителя по тылу большие хищения. Практически все продукты продавались местному населению за валюту или обменивались на наркотики, в результате у личного состава из-за просроченных консервов и тушенки началась повальная дизентерия, а у молодых, которым еды доставалось совсем мало — старослужащие-«деды» забирали даже те мизерные порции масла и мяса, которые отпускались, — развилась дистрофия. Вчера, по возвращению из госпиталя, «деды» подходили и хлопали его по плечу, как бы благодаря за то, что кормежка улучшилась: начальника по тылу взяли под арест, а солдатам начали давать съедобные консервы, тушенку, больше масла и каши. На голодный желудок «деды» лютовали страшно, и вот теперь, когда можно наконец вздохнуть свободнее и служба начала налаживаться, они попали в смертельную засаду. Пожалуй, на это он досадовал больше всего. Умереть пару месяцев назад, когда он весил 53 килограмма, не слазил с очка и регулярно отгребал от «дедов», было бы не так обидно.

Б-бабах!!!

Почему появились вертолеты, случайно или их кто-то вызвал — никто не выяснял ни во время боя, ни после. Главное, что сейчас они заходили над горой уже на второй круг. Б-бабах-ббабах-бб-абах — и все, кто, как говорит ротный старшина, «...днем пашет, а ночью из «ак» херашит», или разлетелись на куски, или забились в щели, чтобы, когда стемнеет, уйти на базу узкими отвесными горными тропами.

Страшную жару, раздиравшую воздух, и усталость, которая нахлынула вместе с облегчением, он почувствовал только внутри вертушки, когда они подобрали всех «двухсотых» и «трехсотых». Забара глянул вниз, на дымящуюся, разбитую моджахедами колонну из двух бэтээров и трех грузовиков, и вместе с сожалением об убитых товарищах к нему пришел легкий страх, точнее, осознание того, что его тоже могли убить, буквально полчаса назад. И он бы лежал сейчас вот так — с опрокинутой окровавленной головой в грузовом отсеке, завернутый в плащ-палатку, а не размышлял о том, что будет на ужин. Забара тряхнул головой и крепче сжал в руках автомат. Он знал, когда для него закончится эта ненужная ему война: если не убьют, служить оставалось еще целых полтора года. А потом он уедет отсюда и все забудет.

Бабах! Хрр-рр! Бабах!

Егор проснулся от нечеловеческого храпа. К залпам орудий привыкаешь быстро, но к храпу привыкнуть невозможно, в этом разница между оружием и людьми — с последними гораздо труднее свыкнуться. В погребе было темно и душно. Пахло гнилыми бураками, едким потом и свежими ранами, остро пахло медикаментами. Приглушенное гаубичное «бабах!» звучало с улицы, издалека. «Хрр!», как самый большой трактор в мире, тарахтело рядом — это Санек, подрагивая большим животом, сотрясал своим храпом, наверное, все село. Картинка давнего афганского боя еще несколько мгновений не отпускала Забару. Он прислушался — где-то недалеко завыли «грады» — нащупал правой рукой литровую пластиковую бутыль и отхлебнул маленький глоток воды. «Почему тогда мне было не так страшно, как сегодня?» — в очередной раз задал себе вопрос. Почему тогда, даже, несмотря на безнадежную ситуацию и близость смерти, он, совсем молодой пацан, сохранил трезвую голову и твердость духа от начала до конца, а сегодня испытывал только одно острое чувство — безысходности? Неужели дело только в возрасте? Эти два боя — тот, по дороге в Гамзи в жарком Афганистане, и этот, по дороге в украинский Иловайск, — разделяло больше двадцати пяти лет. Что изменилось в нем с тех пор? Или, может, дело не в нем, а в разности этих двух войн? Втиснувшись между Саньком и Татом, он лег на бок на прохладную землю и закрыл глаза. Здесь, в маленьком сельском погребе, сейчас спит человек, наверное, двадцать. Вчера они чудом выжили — колонну 92-й бригады, что шла на помощь бойцам, окруженным в Иловайске, под Новокатериновкой уничтожили практически дотла. Когда они собирались на выезд, начальник штаба подполковник Скирдаченко, улыбаясь и поглаживая пухлые выбритые щеки, сообщил, что задание простое: нужно помочь ребятам, прорвать небольшое колечко, в которое тех взяли. О том, что творилось в этот момент в Иловайске и окрестностях, кто там воевал и какими силами, — солдаты и офицеры, отправленные на операцию, ничего не знали.