Евгений Положий - Иловайск: рассказы о настоящих людях

Бой показывают сквозь шорох веток и мельтешение теней и солнечного света, за создание звуковых эффектов отвечает работающий до сих пор двигатель бээмпэ, которая стоит в нескольких метрах. Та самая бээмпэ, на которую они запрыгнули после того, как погрузили на грузовик раненых. По колонне начали стрелять, и вся техника, как зайцы, бросилась врассыпную по полям, пытаясь уйти от бешеного перекрестного огня. Им не повезло — первые же выстрелы прошили бэху насквозь. Через открытый люк, если заглянуть с облака, можно увидеть, что внутри — кровавая каша из командира машины и механика-водителя. Бойцы с брони стреляют в ответ, но, похоже, не успевают понять, что происходит, и принять правильные решения. Выжить в таком огненном месиве — все равно, что вытянуть счастливый билет. Острая боль прон­зает левую руку, приходится падать на правый бок и прятаться за башню. Слышатся странные хлопки сзади, будто лопаются большие мыльные пузыри. А дальше — адская раскадровка, в которой несколько секунд уместили в себя тонны событий. Глаза, обычные человеческие глаза, которые лежат на броне и гаснут, как парафиновые свечи; рядом темноволосая голова — и первая мысль: «Почему без каски? Стреляют же!» — а потом осознание: голова без тела, со спокойным, словно восковым, умиротворенным, белым как бумага лицом. И только глаза остались цветными, светло-зелеными, с немым вопросом в зрачках.

«Странно! — изумленно осматривая свой, весь в светлых кусках мяса, бронежилет. — Почему мясо без крови? Это мое мясо? Почему мне не больно? Где кровь? В кино, когда людей разрывает на куски, всегда много крови».

На самом деле крови практически нет. Удар в ногу: «А где берц? Почему нет берца? Я же его хорошо шнуровал утром!» Поднял ногу и совсем удивился — стопа висит на двух полосках кожи. Достал рефлекторно из санитарной сумки жгут и наложил, чувствуя, что левая рука практически не работает. Еще одно попадание тяжелого снаряда рядом с бэхой — и оглушительная темнота, заволакивающая мир, только отдельные, самые громкие звуки боя достигают сознания.

— Есть кто еще живой? — разгоняет темноту и возвращает к жизни знакомый голос, только не мог узнать, чей именно. Обладатель голоса неумело стягивает раненого с бээмпэ.

— Аккуратнее тащи, стопу оторвешь! Клади на живот, так больше шансов выжить, если вырублюсь.

— Тебе виднее, ты же санитар.

Вывернув шею, огляделся — кругом посадка: высокие густые деревья, кусты — хорошее место. Наверняка со стороны поля люди здесь незаметны. Бэха остановилась и, упершись в деревья, продолжает громко и натужно тарахтеть двигателем. Она похожа на большую уродливую несчастную старую черепаху, у которой умерли дети.

— В середину заглядывал?

— Да, всех посекло. Весь экипаж — всмятку... И на броне человек пять-шесть в клочья, кто более-менее целый, я постаскивал... — Показал на груду человеческого мяса, из которой торчали ноги в берцах. — Из живых один ранен в руку и ногу; одному щеку ото­рвало. Я, как смог, перевязал...

— Ты сам ранен?

— Нет. Повезло.

— А-а-а... — попытался перевернуться на спину и отключился с мыслью, что вот так и умирают большинство тяжелораненых — теряют сознание от болевого шока.

— Санитар! Санитар!

— Ты меня далеко от бэхи не оттаскивай, чтобы нашли меня потом.

Вкус времени утрачивается вместе с ощущением реальности. Сознание возвращается медленно. Рядом — все тот же боец. Сидит, свернувшись калачиком, опершись спиной о дерево, склонив русую голову на руки, крепко зажав автомат. Заснул?

— Эй, друг! Ты что тут делаешь?

Бойцу лет тридцать — Санитар только сейчас разглядел его лицо — почерневшее, с уставшими серыми отчаявшимися глазами, — смотрел на него и ничего не видел, наверное, сильная контузия.

— Эй, друг! Это я, Санитар!

— А... да. Заснул.

— Ты что тут делаешь? Почему не уходишь?

— Я тебя не брошу. Мы тебя потянем... Мы выйдем.

— Кто потянет? — Еще двое раненых лежали без движения неподалеку. — Один кровью истекает, второй сам еле идет.

— Я потяну!

— Мы так не выйдем, друг. Меня на носилках нести нужно двум здоровым — я тяжелый, девяносто килограмм. Ты выведи этих двоих, а потом вернетесь за мной. А так потянете, уроните, дернете какую-нибудь артерию — и все, прощай, Володька. Не, я тут полежу. Только перемотай меня, я расскажу, как правильно.

— Хорошо.

— Ты только вернись, друг. У тебя карта есть?

— Откуда? Карт и у командиров-то не было. Забыл, как ехали?

— А мобилка? Эй, браты! — окликнул он приоткрывших глаза раненых бойцов. — У вас телефоны есть?

Те отрицательно покачали головами.

Достал из санитарной сумки мобилку, вставил аккумулятор — деление «связь» мигало последней ступенькой. Написал сообщение куму: «Нас разбили. Лежу раненый в посадке. Звони на этот номер», — нажал «отправить» и подбросил телефон как можно выше, почти до самых веток. Телефон перевернулся в воздухе и упал метрах в двух от Санитара.

— Подай телефон, друг.

Боец принес телефон.

— О! — Обрадовался, эсэмэс-сообщение отправилось. — Возьмите себе. Здесь все равно связи нет, он вам нужнее будет. — Отдал без сожаления трубку. — Как только появится связь, сообщите, где я, пусть забирают.

— Кому звонить?

— А кто его знает. Жене звони, она разберется. Или в штаб.

— Да. Держись, друг.

Санитар остался в посадке один. Один, если не считать разорванных товарищей, чье мясо он кусок за куском медленно отдирал от бронежилета и отбрасывал подальше. Не спеша, провел ревизию санитарной сумки: воды нет, еды нет, медикаментов, не считая бинтов, жгутов и пары пачек активированного угля, нет. Зато есть зажигалка и полпачки сигарет — большое дело. Курил по несколько затяжек, экономил. Неизвестно, сколько ждать помощи: сутки, двое?

Вскоре пошел дождь, и Санитар подумал, что это хорошо по двум причинам:

1) исчезнут безпилотники и его товарищи успеют выскочить из под минометных обстрелов, а даст бог, и из «котла»;

2) можно набрать в каску воды.

Набралось полкаски, попил, стало легче. Часа через три пришлось решать дилемму со жгутами: если не отпустить — ноге определенно конец: омертвеет — отрежут и отдадут собакам; а если снять, то можно умереть тут же от потери крови. Решил рискнуть и отпустить. Отжавшись на правой руке от земли — еще имел силы, — посмотрел на рану и ужаснулся от одного только вида. Как ни странно, кровотечения почти не было, в сон не клонило, и он отпустил жгуты еще больше, давая крови возможность циркулировать.

После дождя одежда промокла до последней нитки. Но в этом, пока не наступил ночной холод, есть свои преимущества — можно брать в рот ткань и высасывать из нее воду. Найдут ли его свои? Как ушедшие бойцы расскажут, где он лежит? Ни карт, ни связи, ничего... А чужие? Если и найдут, то только по звуку работающего двигателя, не трактор же в посадке молотит. Как его выключить? Только ждать и надеяться, что топлива в баке осталось немного. А в целом, жить какое-то время можно — вода в каске есть, рана почти не кровит, место удобное — боец оттащил его в тень, и лист­ва надежно закрывает от солнца. Санитар старался не спать и вслушивался сквозь гул мотора: не идет ли кто — не едет, а если идет и едет, то кто и куда? Но никто не шел и не ехал: ни чужие. Вокруг, не вступая в конфликт, суетились в своей нескончаемой заботе на благо общин только муравьи — рыжие и черные, и роились над трупами жирные мухи.