Александр Малышев - Ветры Босфора

Казарский не знал, долго ли, нет ли лежал он на палубе. Его привело в себя странное покачивание, ощущаемое всем телом. Он заставил себя открыть глаза. Четыре матроса несли его на руках, очевидно, в его каюту. Небо дымилось и клубилось, перемещая пороховые валы. На стеньге грот-мачты, на самом верху, был оторван рей, хлопал под ветром покосившийся кусок паруса. В голове гудело. Пересиленным движением руки Казарский приказал матросам, чтоб его опустили на палубу.

Тотчас над ним возникло бледное, растерянное лицо доброго Кочеткова. Ему не понравилась угнетенность фельдшера, - плохо, когда беда с командиром лишает подчиненного веры. Бригом уже командовал Скарятин, хладнокровный, скорый, решительный. Но мачтовым у грот- мачты стоял штурман Прокофьев. Морское дело - искусство. Дельный штурман должен быть докой в своем штурманском деле, но не может быть докой и в парусах. Непорядок, непорядок, когда штурман у парусов. Неужели так плохи дела на «Меркурии»? Если так плохи, то командиру не до фельдшера. Что он там говорит, добряк Кочетков? Говорит, стоять нельзя? Говорит, ходить нельзя? Говорит… Казарский отстранил Кочеткова. И поразился. Словно Кочетков был не фельдшером, не человеком, а тяжеленной дверью, с трудом отодвигаемой. За дверью то ли коридор, то ли труба диаметром в два человеческих роста, - сквозина, вся в протуберанцах ослепляющего свечения. Светлый ветер втягивал Казарского внутрь коридора. Только ступи, только сделай шаг, и тебя понесет неведомо куда потоком света. И сам ты, теряя плоть, теряя физическую тяжесть тела, поплывешь, превращаясь в световой поток. «Смерть зовет», - понял Казарский. Но и «Меркурий» не отпускал. В прерывистых просветах сознания возникла мысль о распоряжении, которое надо бы успеть сделать. Успеть - прежде чем ступить в зовущий и притягивающий тоннель. Палуба норовила уйти из-под нетвердых ног, - как будто бриг качал ураган. Казарский добрался, кем-то поддерживаемый, до Скарятина. Отвел его с дороги, - опять «отодвинул» тяжеленную дверь. И опять за Скарятиным высветился тоннель. Весь внутри в сквозных протуберанцах, в вихрях свечения. Из его нескончаемых далей тянул мощный ветер, втягивая командира внутрь тоннеля. Смерть звала настойчивее, гневалась, - не терпела непослушания. Казарский добрался до своих бомбардирев-ювелиров, - Корнеева и Лисенко. Хотел сказать, что надо бы попробовать унять разбушевавшегося младшего флагмана турецкой эскадры. Но не мог разомкнуть спекшиеся губы. Смерть, дышавшая из-за спины, уже запечатала рот. Казарский только рукой показал бомбардирам в сторону кормы. И все так же, кем-то поддерживаемый, сам двинулся в корму. Бомбардиры оставили бортовые карронады. На корме из ретирадных пушек палили Семенов и Тимофеев, черные от копоти. Все тем же слабым, пересиленным движением Казарский отстранил их от ретирад. Взглянул на Корнеева и Лисенко налитыми кровью, мутнеющими глазами: «Ну же, братцы, сделайте то, чего, кроме вас, сделать некому…»

Корнеев припал глазом к планке наводки.

Выстрел, - Корнеев и Лисенко срезали фор-брам-рей.

Еще выстрел, - срезали левый нок фор-марса-рея (верхние части фок-мачты).

Третьим выстрелом бомбардиры разнесли руслень «Реал-бея» (площадку снаружи борта, по которой бегут снасти, удерживающие фок-мачту).

Мачта «адмирала» качнулась.

Как перышки с подбитой птицы, пооблетели лиселя (косые паруса) «Реал-бея».

И захлопал на «султане» провисший мешковиной фор-марсель.

И отпустил ветер, обессилил фор-брамсель.

И замотались на высоте - словно Корнеев и Лисенко ножами по ним резанули - топенанты (канаты).

Нос «Реал-бея» повело. «Султан» задрейфовал. Так же беспомощно, как в отдалении дрейфовал другой флагман, «Селимие».

Бомбардиры, выпрямившись, стояли на корме, еще не веря, что погоня кончилась, что адовый день завершился победой над врагом, неслыханной в истории флота победой. Из-за спин бомбардиров смотрел на «адмирала» Казарский. Ждал, что там, где замутненным взглядом видел обвисающие паруса противника, вот-вот высветится световой тоннель и нездешний ветер втянет его в открывающуюся сквозину. Он, командир, кончил все свои командирские дела. Он сделал все, что мог. Он готов был ступить в зовущий к покою тоннель.

Но за кормой «Меркурия» все дрейфовал обессиленный, выпустивший ветер из парусов, «адмирал». Смерть, видно, нашла себе работенку поважнее там, на палубе «Реал-бея». Попризабыла Казарского.

Направляемый командами Скарятина, «Меркурий» выходил из серой мглы дыма.

Клубы рассеивались, редели, истаивали.

И все дальше за кормой оставались оба флагмана Порты. И далеко- далеко за ними дрейфовала остальная эскадра. Даль слила паруса дведцати кораблей в одно белое длинное облако.

Спотыкаясь, держась то за борт, то за мачты, но уже сам, без посторонней поддержки, Казарский брел по своему кораблю, намереваясь подсчитать потери. Опустившись на колени, прикрыл глаза боцману Конивченко, «Игнатке-боре», который так и не дожил ни до утренней приборки на «Меркурии», ни до своего венчания с солдатской вдовой с Корабельной слободки Севастополя Прасковьей Матвеевной. Казарский посидел над убитым, поминая его, провожая душу храброго моряка. У люка крюйт-камеры прикрыл глаза Файзуилу Зябиреву. Второе, смертельное ранение, татарин получил едва не с последним залпом «Реал-бея». Юное, тонкое лицо, смуглокожее, обрамленное чернущими волосами, которые трепал ветер, было покойно и торжественно. Файзуил больше не сторожил пистолет на шпиле. Больше его не страшила ярость единоверцев. Казарский протянул руку, снял со шпиля свой пистолет, который так и не понадобилось разрядить. Привычным движением руки вернул его на место, за пояс.

На «Меркурии» было двадцать две пробоины в корпусе, шестнадцать повреждений в рангоуте, сто сорок восемь в такелаже. Сто тридцать три дыры зияли в парусах.

Сменив галс, бриг уходил в Сизополь.

«Сизополь» - «город спасения». Так в переводе с греческого.

Туда, туда, в Город спасения, где в гавани, надежно прикрытой скалами, стоят корабли эскадры адмирала Грейга и капитана первого ранга Скаловского, Туда, где, верно, скорбя, уже похоронили «Меркурий», отдав со всех бортов залпы прощального салюта. Туда, где, верно, казнят себя никем не обвиняемые и ни в чем не виноватые, действовавшие строго по инструкции и в соответствии с жестокой логикой войны командир «Штандарта» Сахновский и командир «Орфея» Колтовский.

Туда, в гавань спасения.

Адм. Грейг

Всеподданейший рапорт от 18 мая 1829 г. по поводу сражения брига «Меркурий» с двумя турецкими кораблями.

Капитан- лейтенанта Казарского произвести в капитаны 2-ого ранга, дать Георгия 4 класса, назначить в флигель-адъютанты [44] с оставлением при прежней должности и в герб прибавить пистолет.