Александр Малышев - Ветры Босфора

Если к Стройникову охота пробудить сочувствие, значит есть мысль, что не за одним Стройниковым вина?

Да не проникла ли уже и во флот крамола инакомыслия?

Николай знал, что военные его «хвалили». Говорили: он был бы «хорошим отцом-командиром». То есть всего командиром полка. Не больше. Согласиться с этим он не мог, даже оставаясь наедине с самим собой, со свими мыслями.

Всю Европу он держал в кулаке. Притихла, умывшись кровью, под его диктатом бунтующая Венгрия. Волновалась и обессиленно покорялась силе Польша. Он давно привык к возбуждаемому им ужасу.

Глаза его, серые, мгновенно стали серо-свинцовыми. Бестрепетно

смотрели на жертву, которая должна почувствовать, что стоит и рудников Сибири, и кандалов, и сырых камер Петропавловки.

- Вы понимаете, Казарский, что вы дерзки? - проговорил он.

- Моя просьба смиренна, государь. - Казарский тоже поднялся; взгляда не отвел.

Только в конце мая сизопольская эскадра узнала, что пропавший без вести «Рафаил» взят турками. Что в плену у турок капитан II ранга Стройников и вся команда фрегата.

Постепенно время прояснило подробности.

Еще 5- го мая в крейсерство к кавказским берегам ушли бригантина «Елисавета», бриг «Пегас», шлюп «Диана» и шхуна «Гонец». Запоздало, уже 9-го мая, адмирал Грейг отдал приказ «Рафаилу» тоже идти на Кавказ, а капитану II ранга Стройникову принять на себя командование отрядом. Так «Рафаил» оказался один в тисках турецкой эскадры, состоявшей из шестнадцати вымпелов.

В кают- компаниях, в каютах командиров кораблей споры о том, как случилось, что Стройников, боевой командир, вдруг без боя сдался туркам, были такими яростными, что имели бы последствием своим не одну дуэль, если бы не бдительность Грейга и Скаловского, объявивших по эскадрам, что виновный в дуэли немедленно будет «выслан в Россию» без внимания к прежним заслугам. Воюющий Черноморский флот почитал «высылку в Россию» признанием никчемности офицера, непригодности его к корабельной службе. А споры нижних чинов на полубаке, в портовых кабачках нередко кончались свирепой костоломкой.

Обе сизопольские эскадры пришли к согласному мнению: победить «Рафаил» не мог; но погибнуть, избегнув бесчестья, мог. Положил же Казарский перед началом сражения, не надеясь выйти из него живым, заряженный пистолет на шпиль у крюйт-камеры! Почему Стройников не сделал так же?

Стройникова - осуждали.

Позор - спустить флаг даже в неравном бою.

Позор неслыханный - спустить флаг без единого выстрела.

Но за закрытыми дверями офицерских кают судили и… вице-адмирала Грейга.

Почему «Рафаил» оказался один в тисках вражеских кораблей? Откуда такое легкомыслие в запоздалом приказе «Рафаилу» идти вдогонку уже ушедшему отряду? Что, война закончена, и корабли могут выходить на безопасные морские прогулки?

Казарский тоже спорил, - горячо, с обжигающей волной крови, обливавшей сердце каждый раз. И множество раз, оставаясь наедине с собой в своей каюте, возвращался в думах к картине сдачи «Рафаила». Содрогался внутренне. На эскадрах говорили: «Казарский тоже оказался один меж двух «адмиралов», а не сдался же!» Но Казарский не соглашался с этим. Да, «Меркурий» оказался настигнутым двумя «адмиралами». Однако, думал Казарский, его обстоятельства другие, совсем другие! А для живого человека обстоятельства - это все.

Господь Бог так уж сотворил плоть человеческую, что дал ей страх перед концом и неизбывное желание жизни. Не легко бросить корабль, а вместе с ним и свою живую плоть, вопящую о жизни, в огонь боя. Надо очень разозлить себя, рассвирепеть, почувствовать шкурой ненавистного врага, чтобы стать вроде быка с налитыми кровью глазами, который, хоть лоб расшибет, а пробьет рогами обидчика!

«Меркурий» имел время рассвирепеть.

Во- первых, он и вышел-то в дозор не один. Пусть «Штандарт» и «Орфей» ушли. Ощущение, что ты в составе отряда, у команды осталось.

Во- вторых, погоню «адмиралы» начали на рассвете, а настигли бриг около двух пополудни. Возмущение на борту закипало с утра, наливалось взрывной силой изнутри и потом рвануло подожженым порохом, -адмиралы, командиры линейных кораблей, не побрезговали бригом, тогда, когда по всем правилам морской чести должны были выбрать более сильных противников! Тут уж погибни, а намыль холку адмиралам.

Казарский вновь и вновь живо, во всех подробностях представлял себе минуту, когда «Рафаил» спустил флаг.

Туман. В парусах нет ветра. «Рафаил» едва ползет. Семен Михайлович - это уж без сомнения! - всю ночь на палубе. Вахтенные сменяются, а он с каждой сменой вновь начинает свою командирскую вахту. И вот фрегат на траверзе Пендераклии. Сражение в гавани уже отгремело. Корабль «Султан Махмуд» сожжен, форты разрушены. Русская эскадра давно ушла в Сизополь. Турецкий флот, если он ищет встречи с противником, может быть где угодно, но не у Пендераклии. Это против всякой логики быть флоту там, где дело давно кончено и уже остыли головешки на пожарищах, вызванных баталией.

К рассвету Семен Михайлович уходит в свою каюту. Его, едва уснувшего, подымает грохот в дверь вахтенного. Он вскакивает, уже зная, что случилось непоправимое. И вот он, не понимающий, не дурной ли сон все это, не верящий в то, что проснулся, на палубе. Сотни черных орудийных зевов направлены на «Рафаил».

Казарский меньше бы жалел Семена Михайловича, если бы тот погиб. Участь Стройникова, живого, такова, что мертвому позавидуешь!

… Николай молчал и смотрел на офицера, на его эполеты с вензелями, такие новые, что не только пообмяться, припылиться не успели. Казарский стоял перед царем и с отвращением чувствовал нарастание страха в себе. Говаривали, под взглядом Его Величества, когда тот бывал в гневе, люди столбенели от ужаса. Случалось, боевые офицеры немели и потом заиками оставляли службу.

Казарский ждал: «Вон!»

- Государь! - понуждая себя довести до конца задуманное, проговорил он, внешне спокойный. - Позвольте мне напомнить, за взятие Анапы капитан-лейтенант Стройников был награжден орденом Святой Анны второй степени. На транспорте вражеском, призом им взятом, была жена билим-баши Теймураза. Я сам вел допрос жены билим-баши. Когда его превосходительство адмирал Грейг принуждал коменданта Анапы Шатыра Осман-оглы сдать крепость, жена билим-баши, жена племянника везиря, крупным доводом была!

Николай молчал.

И Казарский подумал, как далек, как невероятно далек государь от людей воюющих. Ему кажется, окажись он сам на «Рафаиле», русский фрегат не был бы посрамлен. Никогда смерть не заглядывала в глаза государя, и ему не понять, что смелому поведению человека, бросающего себя в огонь боя, каждый раз предшествует тяжелая работа души.