Татьяна Назаренко - Минос, царь Крита

Эак повернулся ко мне:

— Ты молил меня о помощи, благородный Минос, сын Зевса, анакт Крита. Увы, если бы это было в моих силах! Никто в совете не склонил свое сердце на твои речи. И хоть я испытываю сострадание к тебе, мой мудрый брат, но не стану идти против своего народа и против договоров, которые заключал, скрепляя их клятвой богам.

Что же, я проиграл. Теперь мне ничего не оставалось делать, кроме как удалиться с этого проклятого острова, понурив голову.

Но я не собирался уйти, не оставив за собой последнего слова. Взял жезл, обвел совет недобрым взглядом, усмехнулся.

— Что же, благородный Эак Зиноид. Благодарю тебя на том, что ответ твой был короток и ясен. Не стоит идти против своего народа. Твои гепеты говорили дерзко и отважно. Словно вонючие гиены, тявкающие на старого льва. Но откуда им знать, что лев не способен растерзать их? Похоже, ты уже празднуешь победу Афин. А не поспешил ли? Вы надеетесь на мощные стены? Но неужели ты не ведаешь, что гнев богов не удержат никакие преграды? Тебе ли не знать об их могуществе? Тогда услышь и мой ответ!

Ярость наполняла меня, словно кипящая вода котел. Но голос мой звучал ровно, и каждое слово гулко раскатывалось по невольно притихшему мегарону.

— Когда я покорю прибрежные города, то на всех, кто держал руку Афин, падет мой гнев, и вы еще пожалеете, что стали мне врагами. Договор дорого обойдется тебе, Эак! В тот день, когда убийца Эгей приползет ко мне на брюхе и будет лизать мои ноги, вымаливая мира, я вспомню о твоем отказе. И ты пожалеешь о том, что прогневал Дике-божественную справедливость. Теперь же прощай. Благодарю тебя за гостеприимство!!!

Ни на кого не глядя, я вышел из мегарона. Моя свита так же дружно и решительно последовала за мной. Уже во дворе меня нагнали возмущенные крики и проклятья. Но никто не преследовал нас.

Мы беспрепятственно вернулись на корабли, и, хотя солнце клонилось к закату, я приказал покинуть Энопию. Когда суда уже вышли в море, ко мне подошел один из воинов Итти-Нергала, чернокожий нубиец по прозвищу Курусо, и протянул лоскут кожи.

— Пока ты был во дворце, о, анакт, некая женщина подошла ко мне и сказала: «Тихо, или ты убьешь меня. Никому не говори. Отдай царю…». Дала мне это. И исчезла, как ящерица.

Я с жадностью схватил клочок кожи и ушел в палатку. Записка была на старом критском наречии: «Вчера Эак вопрошал отца. Зевс сказал: «Я не дам победы Криту».

Я понял, кто была эта женщина. Имени ее я никогда не произносил. Называл просто Сборщик Шафрана. Она была одной из наложниц Теламона и моими глазами и ушами на Эгине — золотыми глазами и ушами, потому что я платил ей, не скупясь. Но те вести, что она пересылала мне, были дороже золота. А эта — особенно.

«Зевс сказал: «Я не дам победы Криту»…

Я несколько раз перечел записку: не хотелось верить. Но Сборщик Шафрана прежде не лгала.

Именно оракул Зевса сказал, что один из моих сыновей должен поехать в Афины. И Зевс сказал другому своему сыну: я не дам победы Криту.

Что это могло означать? Да только то, что мое древнее царство, заботливо взлелеянное руками Бритомартис и Посейдона, не было нужно Зевсу. Что с самого начала, поманив меня призраком величия, он вел мою землю к гибели и упадку. И сейчас сделал все, чтобы нанести Криту последний, решающий удар. Он — бог северных племен, всех этих ахейцев, мирмидонян, аргивийцев, этолийцев, лакедемонян и прочих варваров. Итак, я все это время собственными руками разрушал свое царство в угоду Зевсу! А покойница Пасифая столько раз говорила мне об этом — и в то утро, когда я стал царем, и позже! Только я не слышал… О, солнцеволосая ведьма моя, где была твоя мудрость?! Почему ты не смогла сказать мне это так, чтобы я тебя услышал?!

Зевс предал меня… Сыграл мной, как играют камешками в хальме [66] Хальма — игра, в которой участвуют от двух до четырех человек. Разноцветные камешки надо провести в противоположные углы доски, фишки с доски не удаляют. . И я, игравший царями и героями столько девятилетий, не понял, что мною самим играют… А я долгое время считал его отцом. Даже тогда, когда узнал, чьи чресла породили меня, все равно любил и почитал его, как родного. Он требовал от меня больше, чем от других детей. И я был покорен ему. Боги не уважают тех, кто покорно служит им. Только тех, кто перечит им, они удостаивают своим вниманием.

Ярость, захлестнувшая меня, была столь сильна, что я в клочки разодрал лоскут тонкой кожи. Повалился на ковер и, стиснув зубы, посылал безмолвные проклятия. Кому? Зевсу? Эаку? Тем, кто убил моего сына?

Громкие крики воинов заставили меня выглянуть из палатки. Мы уже отошли от Эгины, но остров был еще виден. Воины с изумлением и ужасом смотрели на берег. Над удалявшейся сушей висели черные, как отлитые из свинца, тучи. Над нами же простиралось чистое, залитое предзакатными лучами, небо.

Дождя над сушей не было, но молнии сверкали беспрерывно, и раскаты грома доносились до нашего корабля. В блеске молний мир обрел предельную четкость.

Я в изумлении уставился на тучу и, не отрываясь, смотрел на нее. Молнии пронзали повисшую над островом тьму так часто, что все вокруг полыхало. Где-то в городе вспыхнул пожар: там расцвел яркий огненный цветок. «Если бы это горел царский дворец!» — злобно подумал я. Мы почти достигли острова Ангистри, на котором намеревались заночевать, когда странная гроза прекратилась, кажется, так и не разразившись дождем.

Происходившее было сродни тому, что творилось в моем сердце. Ярость, ужасная, давящая и безысходная, словно гроза без дождя, овладевала мной. И сказал я себе: «Великие богини, войдите в грудь мою, овладейте духом моим. Дайте мне грозовую мощь и взор, позволяющий не расслаблять свой дух сомнениями. Помогите мне, грозные и непреклонные богини, совершить месть за сына. И пусть Зевс, анакт Олимпа, сражается не на моей стороне!»

И я впустил эту грозовую, безысходную ярость в свое сердце и принял ее с радостью. Великие богини овладели мной.

Как это сладко — не принадлежать самому себе!

Война началась спустя несколько дней после того, как я с позором удалился с Эгины.

Почти пять сотен кораблей, по полсотни воинов на каждом, собрались с Крита и островов Киклад. Главой войска был я. Катрей остался на Крите. Я сам назвал его «устами анакта» и благословил как своего преемника. Девкалион хотел последовать за мной на войну, но Катрей и Ариадна дружно воспротивились: оба боялись брата и предпочитали оставить его на Крите.