Татьяна Назаренко - Минос, царь Крита

В один миг поле заполонили перемешавшиеся толпы сражающихся воинов. Главк вихрем унесся вперед, врезался на своей колеснице в ряды кефалонцев и, как лютый зверь, стал терзать врагов. Строй смешался. Я, вооружившись тяжелым медноострым копьем, устремился в самую гущу, разя направо и налево.

О, упоение боя! О, безумие воинов, когда разум одновременно и предельно ясен, и затуманен. Ты замечаешь, вернее, чуешь, как зверь, опасность, притаившуюся за спиной, и все же потом, едва пиршество Ареса закончится, не всегда можешь рассказать, что же творил в бою.

Рядом, не отставая от моей колесницы, шел могучий Нергал-иддин, подобный зверю Хумбабе. И сам я не был человеком. Величественный быкоглавец, истинный Минотавр стал на медноокованную колесницу, поднял в мощной, не знающей усталости руке копье, глаза его горели гневом, и огненное дыхание вырывалось из груди, испепеляя все на своем пути! Змеекудрая Мегера направляла его дух и его руку! И никогда пребывание бога во мне не было столь сладко и желанно. Битва опьяняла меня, как крепкое вино, и боль, терзавшая душу, изъязвившая сердце, впервые ненадолго оставила меня. В тот день я понял, что жажду крови, как пьяница жаждет чаши вина.

Потом мне говорили, что я носился меж врагов с неистовыми воплями, словно кера — крылатая дочь Никты, пьющая кровь врагов. Копье мое было подобно ядовитой змее, и тот, кого настигал я, не мог надеяться на спасение. Помню только, что Кефал снова вернулся на поле боя и все рвался ко мне. Не скоро, но ему удалось пробиться сквозь наседавших на меня воинов. Однако, Арес отвернулся от него в этот день. Не успели мы обменяться ударами, как Итти-Нергал ранил своим тяжелым длинным копьем одну из его лошадей, и та, обезумев от боли, понеслась прочь, давя всех, оказавшихся подле царя. Кефал рухнул с колесницы, но ближние его окружили царя плотным рядом щитов. Больше мне не довелось сойтись с ним, хотя несколько раз мне казалось, что я вижу в гуще сражающихся его шлем и развевающиеся золотые кудри. Но меня ждали другие противники. Они рвались ко мне, чтобы погибнуть, подобные мотылькам, что неукротимо стремятся к огню и падают, трепеща опаленными крылышками. Сколько в тот день желало убить меня? И все они пали от моей руки! Я же не получил ни одной серьезной раны, хотя и не бежал от опасности. Арес благоволит безумцам. Он стоял за моей спиной, и его грозные дети, Деймос и Фобос — Ужас и Страх — следовали рядом с верным Нергал-иддином.

Враги сопротивлялись яростно. Но мы теснили их, наступая шаг за шагом, и, когда солнце перевалило за полдень, они, наконец, дрогнули и побежали. Неукротимые лестригоны некоторое время преследовали их, поражая копьями, но потом оставили и вернулись на покинутое врагом поле боя, вместе с воинами Итти-Нергала помогать своим, добивать раненных врагов и обирать трупы.

Так заканчивается любая битва. Я видел это множество раз, но никогда поле боя не казалось мне столь прекрасным. Мне хотелось петь, пуститься в пляс, упасть в чавкающую под ногами кровавую грязь и кататься в ней, словно обезумевший кот по весне. Даже запах крови, пота, испражнений, повисший над полем, сейчас казался мне упоительным, и я бесцельно бродил меж трупов. Никогда не думал, что месть может быть так сладка.

— Что он творит!!! — Возглас, привлекший мое внимание, был не столько возмущенным, сколько удивленным. Но раздавшийся в ответ нестройный мужской гогот мне не понравился. Было в нем что-то недоброе, испуганное. Я встревожено оглянулся. Воины из отряда Нергал — иддина столпились вокруг кого-то или чего-то и возбужденно обсуждали увиденное.

— Они точно не люди! — донесся до меня взвинченный, захлебывающийся, срывающийся на визг смех. Мне стало не по себе: там не было женщин и юнцов. Что должно было случиться, чтобы так смеялся взрослый мужчина?

На гогот стягивались любопытные. В основном — из моих, хотя временами я видел в толпе тирренов и лестригонов Главка.

Я бросился туда, тронул одного из воинов, этолийца Иокса, за локоть. Тот оглянулся, увидел анакта и поспешно расчистил мне дорогу.

В центре гогочущей толпы стоял один из лестригонов и что-то сжимал в руке. Сначала я даже не понял, что это была печень. На окровавленной морде дикаря было написано крайнее недоумение и изумление. Он не мог понять, почему собралась толпа, над чем они смеются. А у ног дикаря лежал труп кефалонца с раскрытыми, как ларец, ребрами. Лестригон уже стащил с него доспехи, рассек грудную клетку и начал пожирать его печень, но ему помешали.

Возмущения я не почувствовал. Отвращения — тоже. Скорее, страх — за этого самого дикаря, за его соплеменников, за Главка и мир в моем войске. Быстро окинул взглядом толпу. Мои герои толпились вокруг и рассматривали диковинку, почти как дети. Вернее, как юнцы, которые увидели пьяную шлюху, в непотребном виде лежащую на дороге, когда женское тело кажется и особенно отвратительным, и смешным, и в то же время манит — постыдным и древним.

Я решительно подошел к лестригону, спросил:

— Зачем ты делаешь это?

Зеваки затихли, ожидая.

— Антифат сам убил этого воина. Он, — мой собеседник невозмутимо кивнул на труп, — был смелый и сильный. Антифат хочет быть смелым и сильным.

В толпе зашушукались. Несколько тирренов из воинов Главка, затесавшиеся в толпу, переводили ответ лестригона.

— Он не хочет оскорбить убитого! — я все же счел нужным пояснить своим воинам происходящее. — Он верит: съев сердце и печень отважного врага, сам обретаешь его доблесть!

Воины в ответ загомонили. Я уловил слова «дикари», «звери», «дети хаоса», но враждебности в гуле уже не услышал. Повернулся к Антифату, похлопал лестригона по плечу:

— Теперь я знаю, как мне отличить самых отважных врагов!

Антифат просиял, польщенный, раздвинул губы в улыбке, обнажая в оскале почти звериные зубы:

— Великий бог Минос! Антифат видел: великий бог поразил много врагов! Антифат говорит: ты бился, как лестригон.

Наверно, это была высшая похвала. Я благосклонно кивнул. Воины, понявшие его ответ, захохотали, по толпе снова пронесся гомон — куда более дружелюбный, чем в начале.

— Лестригоны бились, как львы. Я доволен ими.

Я повернулся к воинам:

— Пусть дети титанов вершат свои дела. Идем прочь! — И направился вон из круга, увлекая за собой Иокса и еще одного, нубийца Мерера, отважного воина, особо чтимого товарищами. За ними потянулись и все остальные.

— О, анакт, — все еще нехорошо смеясь, произнес Мерер, — я думал, он сейчас угостит тебя своей жратвой!

— Разве я не был отважнее всех сегодня? — непринужденно рассмеялся я. — Зачем мне чужая храбрость?

Воины вокруг снова захохотали.

Мос Микенец закончил омывать меня, когда в шатер, виновато опуская голову, прошел Главк. Он явился сразу с поля боя, не успев даже смыть кровь и пот и переменить одежду. Испытующе, как в детстве, быстро глянул на меня. Я рассмеялся и протянул к нему руку: